Корея. 1950 - Даниил Сергеевич Калинин

— Знакомься, Элл. Это майор Боули, он настоящий ветеран, дрался с фрицами в Европе. Я заманил его к тебе обещанием, что ты поделишься историями с Великой войны… И как знать — быть может, майор расскажет что-то и о своих приключениях, а?

Боули позволил себе еще одну искреннюю улыбку — а Элл добродушно махнул рукой, приглашая нас в дом:

— Заходите. Я сделал настоящий ирландский кофе! Хотите угоститься? И да — все рассказы за партией, я не упущу возможности поквитаться, Айван!

Я лишь шутливо вскинул руки так, словно сдаюсь:

— Дружище, а не из-за любви ли к кофе тебя мучает бессонница⁈ В любом случае, сегодня я хотел еще немного поспать…

Майор молчаливо кивнул, старик лишь махнул рукой — и мы все прошли в дом. Элл быстро разложил шахматные фигуры на доске, и мы начали партию — ожидая, что хозяин наконец-то начнет рассказывать что-то о своем боевом прошлом. Но старик молча сделал пару ходов белыми — он всегда играет белыми — и я демонстративно хмыкнул в сжатый кулак.

— Элл, я обещал майору историю… О немцах и Великой войне. Может, поведаешь про тот бой, когда тебя ранили?

Мой оппонент по игре в шахматы как-то странно на меня посмотрел, эхом переспросив:

— Когда ранили?

Но, немного погодя он с какой-то отчаянной решимостью махнул головой и коротко ответил:

— Хорошо.

Элл с несколько отрешенным видом удалился в соседнюю комнату. Повозившись там пару минут, он вернулся, подав Боули старый, очень потертый китель цвета хаки.

— Что это? — майор в недоумении уставился на китель, и тогда Элл скрюченным пальцем указал на нашивку в виде наконечника стрелы то ли с белым медведем, то ли с волком на черном фоне и буквой «S» внутри.

— Смотрите. Это не из Франции.

Старик произнес последние слова с таким значением, что как-то сразу повеяло действительно интересной историей. Синхронно переглянувшись с майором, мы приготовились слушать — и Элл не стал томить нас ожиданием.

— Знаете, — начал он, — меня ведь ранили дважды. В первый раз в единственной окопной схватке, выпавшей на мою долю на Западном фронте. Мы тогда чудом добежали до вражеской траншеи после артиллерийской подготовки… И да, нам крепко повезло — на нашем участке пушкари заткнули пулеметчиков. Но только я успел спрыгнуть вниз, как ко мне подскочил немец; он крепко полоснул по руке окопным кинжалом — да приложил в челюсть кастетом так, что я отключился на несколько минут… Фрицы крепили кастеты прямо к рукояти клинков! На моё счастье пара наших ковбоев прихватили с собой помповые дробовики. Накоротке, в узкой траншее они оказались куда более убойным оружием, чем даже пистолеты-пулеметы врага! Немцы называли наши «Винчестеры» окопной метлой…

Я с некоторым удивлением посмотрел на морщинистое лицо хозяина дома. Ведь все в округе знают, что старика в свое время подковала пуля — да как! Попала в грудь, в районе легкого — без пенициллина спасли чудом…

Между тем, сделав экономный глоток кофе — явно растягивая его, несмотря на тот факт, что напиток неизбежно остывает — Элл продолжил:

— Так что вскоре я оклемался и успел ещё немного повоевать — а потом меня отправили в Советскую Россию, в Сибирь! Царя уже свергли. В стране была полная неразбериха. Это было время, когда в Европе одна за другой вспыхивали революции — и вот уже я в составе американского экспедиционного корпуса в Сибири. 31-й пехотный полк, «Полярные медведи»! Говорят, кстати, сейчас воюет в Корее…

Сделав небольшую паузу — и еще один глоток кофе — старик окончательно погрузился в воспоминания:

— Я помню, как мы прибыли в этот холодный край, где снег покрывал землю метровым слоем — а воздух был пропитан запахом гари и страха. Гражданская война раздирала страну на части — и я стал свидетелем ужасов, которые трудно описать словами… Нет, вначале-то все казалось довольно обыденным. Мы, американцы, были там, чтобы поддержать чехословаков и Колчака — но вскоре я воочию убедился, что война между большевиками и приверженцами адмирала переступает все возможные границы человеческой морали и любых правовых норм… И это в тылу адмирала! Смерть гражданских на этой войне стала обычным делом — и что самое ужасное, американских солдат стали привлекать для участия в карательных акция местного атамана… Забыл, как его имя. Но точно помню, что он очень дружил с японцами — и после поражения вроде как к ним и бежал.

Я едва заметно кивнул, вспомнив атамана Семенова. Наши взяли кровавого мясника в Маньчжурии в сорок пятом — справедливое возмездие нашло карателя и военного преступника… Забавно, что своими действиями атаман лишь дестабилизировал тылы Колчака — и толкнул крестьян Дальнего Востока в лагерь красных. Был бы адмирал мудрее — сам бы атамана к стенке и поставил бы… А может и хотел — да руки оказались коротки.

Голос Элла отвлек меня от раздумий:

— Так вот однажды мы окружили деревню, где по слухам, скрывались партизаны большевиков. Молодая, но очень изможденная женщина попробовала выйти из деревни вместе с двумя маленькими детьми, спасаясь от грядущей бойни. Она стояла на коленях, умоляя нас не трогать ее детей! Однако мои сослуживцы, поддавшись ненависти и вседозволенности, стали обливать несчастную холодной водой на морозе, выпытывая про партизан… Они лили и лили воду на глазах детей — так, как делали до этого люди атамана! А она сбивчиво говорила, говорила… Но ей не верили — и продолжали лить воду. Выпытывая новые подробности, пока она еще ворочала языком, пытаясь спасти хотя бы своих чад…

Старик замолчал ненадолго — но после с необычным надломом в дрожащем голосе произнес:

— Как же мне было ее жаль! Как жаль эту женщину и ее детей! Но у нас был приказ, мы были солдаты, мы дали присягу и у нас был приказ… Я ничего не мог поделать со своими товарищами, я не мог спасти эту женщину, не мог…

По щекам Элла покатились натуральные слезы — но он, похоже, решился вдруг рассказать нам то, что терзало его, как видно, многие годы. Этакая исповедь…

— Потом был штурм деревни — в ней действительно засели партизаны. И тогда я и поймал пулю в грудь — не иначе это кара Господня за мое бездействие!