Каторжник - Дмитрий Шимохин

Я же сразу не поднимал головы, ибо знал: сорвусь, вот прям сейчас сорвусь и начну его рвать жестоко, возможно, зубами.

«Нельзя. Рано. Рано!» — бились в голове мысли.

Бунт был сломлен, еще не начавшись. Ваштейгер прошелся до середины барака, сурово поглядывая на всех и каждого, затем развернулся и направился к выходу.

— Приступайте! — негромко, но так, что было слышно в гробовой тишине, бросил он надзирателям, даже не обернувшись.

— Вот же зверюга! — тихо прошипел рядом Фомич. — Видать, хорошо его жизнь поучила… теперь он других учит.

Когда экзекуция «окандаливания» закончилась и мы снова почувствовали на себе знакомую тяжесть железа, нас выстроили на плацу. С одной стороны — наш гостеприимный барак. С другой — шеренга солдат 15-го Восточно-Сибирского линейного батальона, чьи штыки на фоне далеких сопок выглядели особенно зловеще, отрезая нас от мира, от воли, от всего.

Долго ждали начальство. Мерзли на пронизывающем ветру, гремя цепями и дыша на закоченевшие пальцы. Наконец солдаты зашевелились, унтеры забегали, и на плац выплыло несколько господ в горных мундирах.

— Шапки долой! — рявкнул надзиратель. Мы послушно обнажили бритые и не очень головы.

— Кто есть кто? — шепотом спросил я у Захара.

— Вон тот толстый, в цигейке — главный инженер Попов, правая рука Разгильдяева, — так же шепотом ответил старик.

Горный офицер, тот самый Попов, развернул бумагу и торжественно, с выражением начал читать приказ «его превосходительства господина Разгильдяева»:

— «Рабочие Карийского прииска! Возлюбленные чада мои!» — начал он елейным голосом.

Я чуть не поперхнулся. Чада⁈

— «Страдаю от того, что многих из вас вовсе не увижу…»

«Еще бы, сами угробили!»

— «Других нахожу в больницах или слабых от болезни. На три дня я вас увольняю от всех работ. В эти дни поблагодарим бога, помолимся о благоденствии царя…»

«Ага, щас!»

— «…и за здоровье начальника края, столь отечески пекущегося о судьбе вашей. Отслужим панихиды об усопших товарищах ваших, насыплем большие курганы над могилами умерших и обойдем с иконами наши жилища и работы — отдохнем, возвеселимся духом и затем с новыми силами и бодростью примемся за работы!»

— Это что, нам отдых, значит, полагается? Три дня⁈ — недоверчиво выкрикнул кто-то из толпы, пока Попов с самодовольным видом сворачивал бумагу.

— Ну, два дня вы уж отдыхали, пока трупы вылавливали и начальство думало, что делать, — снисходительно пояснил офицер. — Один день остался. Сегодня. А завтра — работать! И с удвоенной нормой, чтоб неповадно было плотины ломать! Кандалы, так и быть, снимем.

Народ заволновался, загудел. Лицемерие и наглость этого приказа переходили все границы. Разгильдяев — сволочь, демагог и ханжа! Иметь наглость писать такое людям, которых он же загнал в могилу! Да еще и разгильдяй, каких поискать — так бездарно организовать работы, угробить столько народу из-за жадности и тупости…

— Да чтоб он сдох, собака! Урод! — не выдержал кто-то.

— Да успокойтесь, все хорошо будет! Работайте усерднее — и бог поможет! — попытался встрять местный доктор, старикан с козьей бородкой. Но было поздно.

Кто-то швырнул камень в сторону начальства. Потом второй. Воздух напрягся, запахло кровью.

— Бей их, гадов! Смерть разгильдяям! — раздался дикий крик сзади. — Все равно нам тут подыхать — так хоть не от цинги!

И началось… Стихийный, отчаянный бунт голодных, замерзших, доведенных до предела людей. Кто-то вцепился в надсмотрщика, кто-то кинулся на солдат. Один арестант вырвал у солдата ружье, но выстрелить не успел — его тут же проткнули штыком. Вокруг меня — крики, вой, проклятья, лязг железа, глухие удары. Кровь брызнула на грязный снег.

Раздались выстрелы — солдаты, опомнившись, начали палить по толпе. Трое упали сразу. Кто-то рядом завыл, зажимая рану.

Я не стал ждать, чем кончится этот праздник непослушания. Рухнул в грязь, под ноги, притворился мертвым и лежал, не дыша, пока выстрелы и крики не стихли.

Бунт был подавлен быстро и жестоко. Но что-то изменилось. В воздухе повисло понимание: отсюда надо бежать. Любой ценой. Как можно быстрее.

* * *

Несколько дней после бунта прошли в напряженном молчании. Нас гоняли на работу еще злее, били по любому поводу, кормили еще хуже. Но страха в глазах людей я уже не видел. Была тупая злость и глухая решимость. В бараках стало тише, но это была тишина перед бурей. Мы смотрели друг другу в глаза — и понимали без слов. То, что тлело под пеплом отчаяния, готово было вспыхнуть.

И очень скоро мы — семь оставшихся в живых членов нашей артели — начали шепотом обсуждать план побега. Ночами, под вой ветра и кашель соседей по нарам.

— Лес — он кругом. Тайга, — неожиданно начал Сафар. — Если до перевала дойти — там села. А дальше — воля…

— А караул? А кандалы? — спросил Фомич.

— Снимут через пару дней-то, а караул нынче часто в караулку греться бегает, — сказал Захар.

— Летом надо бежать, — мрачно заметил Фомич.

— Так-то оно так, — согласился старик. — Да только как снег сойдет — нам всем сразу железа на ноги повесят до осени али зимы. Вот и беги! Нет, если бечь — то сейчас надо, пока кандалов не будет!

Я не сразу стал говорить вслух свое мнение, до поры прислушиваясь. Слушал, прикидывал, сравнивал. Неудачная попытка может стать в жизни последней. Побег не шутка: тут одна ошибка — и все, смерть в тайге или от штыка солдата. А один ссучившийся предатель — и всех нас, как вшей, к ногтю.

Наконец я сказал:

— Раз тут такие дела, то надобно бежать, братцы. Только тут ведь дело-то какое… Нас не сильно и охраняют, потому как знают — далеко, особенно зимою, не убежишь. Нужно оружие, нужны запасы, лошади и сани.

— Дак где же энто все взять-то нам, сударик да соколик⁈ — ехидно спросил Фомич.

— В этом-то все и дело! Взять это негде. Ни купить, ни украсть — никак. Выход тут один.

— Какой же? — хмыкнул Фомич.

— Бунт. Мы должны поднять бунт! И все взять!

— Так был уже бунт, — хмыкнул Фомич.

— Был, но глупый! Мы свой сделаем. Все продумаем, подготовимся. Да и не одни мы тут застряли и не ходим подохнуть. Найдем людей, —