Кайа.История про одолженную жизнь - Александр Алексеевич Иванов

— Это уже не говоря о том, откуда такой ребенок как ты, могла знать, как называется и выглядит запрещенная законом литература?

Вот лично я, к примеру, из всей «запрещенки» узнаю, наверное, только Майн Кампф. Если она запрещена, конечно. И то, лишь потому, что это сильно «распиаренная» книга. А аудитория всей остальной «запрещенки» — экстремисты, террористы, да различные сектанты.

Короче говоря, обычный рядовой обыватель, о подобной литературе знать не знает. И это при той степени «либерализации» информационного поля, что была в мире моей прошлой жизни.

А Российская Империя здешнего образца в этом плане отличается кардинально. Местное начальство, похоже, взяло курс на построение «счастливого общества». Так что в местных новостях, никаких «прекрасных историй» про грабежи, убийства, изнасилования и прочее, вы не найдете.

Как и про различные стачки и забастовки. При довольно высокой «либерализации» «рынка» в Империи, политика — это табу для рядового поданного Государя-Императора, так что, тутошний «Гуголь» ничего про запрещенную политическую литературу вам не расскажет.

Да и возраст негодницы — не тот, чтобы интересоваться данной тематикой.

А раз так, то она могла узнать про этот журнальчик, только от того, кто ей его дал. А тот, кто его дал — очень хорошо знал, что делает. Топили меня практически гарантированно. Да и как-то не похоже это на типичную школьную подставу. Раз это школа для девочек, то я бы не удивился, если бы мне, к примеру, подкинули «фалоимитатор». Или журнальчик какой, с голыми мальчиками. Или с девочками.

Ладно, размышлять, в данный момент об этом бессмысленно.

Негодница хотела что-то ответить, но я ее перебил, не дав сказать.

— Это был риторический вопрос. Это не важно. Важно другое, кто является хозяином журнала и кто хотел меня подставить?

— Я уверенна, — продолжил я, не дав никому рта открыть, — что эта вещь не принадлежит никому из моих соседок по комнате, а раз так…

Я улыбнулся и посмотрел на негодницу, сказав:

— То эту вещь подкинули мне сегодня, скорее всего. А раз у нас все коридоры просматриваются камерами, — я сделал небольшую паузу, — то тот, из посторонних, кто входил в нашу комнату — и есть владелец журнала.

Негодница от моих слов смертельно побледнела.

— Очень разумная мысль, — сказала Директриса, после чего набрала чей-то номер на своем видеофоне:

— Да, это я, — сказала она своему собеседнику на том конце «провода», — мне нужны записи с камер. Из третьего корпуса, на которых видно пятнадцатую комнату.

— Да, прямо сейчас. Принеси их в пятнадцатую.

Минут двадцать спустя. Директор сидит в моем кресле, за моим столом и на моем вэме смотрит записи с камеры наблюдения, которые, только что, были принесены.

С самого утра и до окончания занятий, обстановка около моей комнаты оставалась спокойной. Затем, вернулись обитательницы комнаты. Сначала мы, ученицы 8 класса, а чуть позже явилась и Мари. Затем девочки ушли на хозработы.

И тут камера показала, как выхожу из комнаты я и направляюсь в сторону туалета.

А после, дождавшись, когда я скроюсь из вида, перед дверью в комнату возникла еще одна, посторонняя, воспитанница.

Мелкая негодница!

Я кинул на нее взгляд, она следила за происходящим на экране, сильно прикусив губу.

Негодница постучала в дверь, после чего открыла ее и, убедившись в том, что никого в комнате нет, торопливо достала что-то, что она прятала под одеждой, к сожалению, ракурс не позволял увидеть, что именно. А затем, юркнула внутрь, и спустя секунд 15–20, вышла и торопливо ушла.

— Так, — сказала, откинувшись на спинку моего кресла Директриса, — так!

В комнате воцарилась полнейшая тишина, негодница смотрела в пол, вцепившись в свои брюки.

— Ольга, — сказала она Главному Воспитателю. — Кайа и ты.

Она «пригвоздила» взглядом негодницу.

— Остальные, пожалуйста, покиньте помещение. И никому ни слова о происходящем, ясно?!

— Да, — хором ответили тут присутствующие воспитатели и представители администрации Пансиона, после чего вышли.

Далее между Директрисой и негодницей случился напряженный диалог, если сократить его до пары предложений, то было так:

— Скажи мне, — спросила Директриса, — кто надоумил тебя подложить эту вещь в кровать Кайи?

— Никто! — отвечала она.

Негодница упорно молчала, у нее даже выражение лица стало весьма решительным. Если ничего не предпринять, то она не сознается.

— Вера Степановна, — прервал я ее, — скажите, пожалуйста, что ей грозит за подобную выходку?

— Что-что, — недовольно ответила та, — порка перед строем и исключение, с черной меткой, из Пансиона.

— Всего-то? — удивленно спросил я, после чего сел рядышком с негодницей и улыбнулся ей, от чего та сглотнула, попытавшись отсесть от меня, чего я не позволил, приобняв ее за плечи, — как тебя зовут?

Та исподлобья посмотрела на меня, но ответила:

— Аня.

— Так вот Аня, ты думаешь, что если будешь молчать и не расскажешь об организаторах этой «диверсии», то отделаешься лишь поркой с исключением?

Та ничего не ответила, она, похоже, очень боялась, что если проговорится, то последствия для нее будут гораздо хуже, чем вышеозвученные. Скорее всего, прежде чем отправить «на дело» ее припугнули.

— Нет, — покачал я головой, — все будет гораздо, гораздо хуже для тебя. И для твоих родных и близких.

Негодница от моих слов аж подпрыгнула.

Директриса смотрела, но не вмешивалась, она была очень зла.

— Скажи мне, — продолжил я, — ты знаешь, кто я такая и из какой я Семьи?

— Да, — шепотом ответила та.

— Очень хорошо, потому, что если мы сейчас не узнаем от тебя, кто стоит за этим преступлением, то… Ты любишь своих папу, с мамой?

— Они тут совершенно не при чем! — встрепенулась, как испуганная птичка, та.

— Правда? — улыбнулся я и погладил ее по голове, — это твои родители передали тебе этот журнал и попросили тебя подставить меня!

— Нет! — вскрикнула она, — это не правда.

Я пожал плечами и продолжил.

— Когда я расскажу о произошедшем своей Семье, то будь уверенна, твоих родителей бросят в тюрьму. А затем отправят на каторгу.

Мелкая негодница более не смогла сдерживаться и начала реветь.

— Возможно, — продолжил я усиливать накал страстей, — перед этим, их даже будут пытать…

— Кайа! Что ты такое говоришь? — с ужасом прервала меня Директриса, — какие еще пытки???

— Вера Степановна, — повернул свою голову к ней я и с деланным безразличием спросил, — знаете ли вы, сколько всякого-разного предприятия моей семьи поставляют в Армию? Вы думаете, что моя Семья будет просто сидеть в сторонке, сложа руки, когда одного из ее членов обвиняют чуть ли не в мятеже против действующей власти? Конечно нет! Подобное может запросто обрушить все дела Семьи! Готовы ли вы