Царь нигилистов – 5 - Наталья Львовна Точильникова

сказал Муравьёв. — Бывает и блажь. Я не сомневаюсь в ваших благих целях, Ваше Императорское Высочество, но мой долг вас предупредить. Результаты могут оказаться неожиданными. Я уже молчу о том, кого вы набрали. В училище колонновожатых принимали только дворян.

— Не спасло, — усмехнулся Саша. — А набрал я тех, кто способен решить задачи Остроградского.

— Жиды, немцы, татарин, раскольник и купчики самого мелкого пошиба!

— Навели справки? — спросил Саша. — Спасибо за работу. Я у них спрашивал, кому нужно питание и жильё, но ведь не все признаются.

— Всегда рад помочь, — хмыкнул Муравьёв. — Могу прислать.

— Буду очень обязан, — кивнул Саша.

— Вы скоро крепостных будете принимать!

— Я бы и сейчас принял, — сказал Саша. — Не пришёл никто.

— Кстати, — вспомнил Муравьёв. — Верно ли до меня дошли слухи, что в вашей школе нет Закона Божьего?

— Закон Божий помогает в интегрировании? — поинтересовался Саша.

— Закон Божий помогает в верности! — сказал министр.

— Спорное утверждение, — заметил Саша. — Упомянутым мятежникам, полагаю, его преподавали всем, без исключения.

Муравьёв насупился.

— Разумеется, моё скромное мнение — ничто по сравнению с вашим, Ваше Императорское Высочество.

— Надеюсь, вы не будете мне препятствовать, — сказал Саша.

Льготы для школы Магницкого ещё не были утверждены государем.

На обратном пути Константин Николаевич пригласил Сашу в свой экипаж.

— С Муравьёвым осторожнее, — сказал он, — это опасный человек. Он будет тебе льстить и десять раз повторять «Ваше Императорское Высочество», и при этом интриговать за твоей спиной. Он давно пытается поссорить меня с твоим отцом. Пока не выходит, но государь ему, к сожалению, верит.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Саша, — а это не тот Муравьёв, который вешал?

— Он самый, — усмехнулся Константин Николаевич. — Ты знаешь эту историю?

— Только саму фразу, — признался Саша.

— Дело было в начале тридцатых в Гродно, где он служил губернатором. Кто-то из местной шляхты спросил у него, не из тех ли он Муравьёвых, которых повесили за декабристский мятеж. Тут-то он и нашёлся: «Я не из тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Оттуда и пошло.

— Действительно повесил кого-то? — поинтересовался Саша.

— Да, не сомневайся. Примерно тогда же, во время последнего Польского мятежа. Он служил генерал-полицмейстером в Резервной армии Петра Толстого. Тогда паны перехватывали и вешали наших казаков, которых он посылал с депешами. Так он за каждого повешенного казака вешал одного обывателя ближайшей деревни.

— То есть случайного человека? — спросил Саша.

— Да, — кивнул дядя Костя, — именно так. За это поляки и прозвали его «вешателем». И он этого не стыдится, он этим гордится. Но надо признать, что мера подействовала, и казаков вешать перестали.

— Это называется ответить террором на террор, — заметил Саша. — Может и эффективно, но государство не должно до этого опускаться. Хотя бы потому, что любой произвол потом нам и отольётся, даже если вынести за скобки моральную сторону вопроса. Сколько лет прошло? Около тридцати? Так они помнят всё. Не они сами, так их дети и внуки.

— Тем не менее, многие считают его героем, — сказал дядя Костя. — С бунтом-то справились.

— Это не последний бунт.

— Ты видел это в будущем?

— Да, но дат не помню. Мне кажется, скоро.

— Кстати, он соврал тогда, что он из других Муравьёвых, — заметил Константин Николаевич. — Они все родственники. Даже с Муравьёвым-Апостолом, которого повесили, он состоит в родстве, хотя и дальнем. Его родной брат был осуждён по делу декабристов, по шестому разряду, кажется. Подозревали его отца. Да и он сам провёл несколько месяцев в Петропавловской крепости.

— Помиловали?

— Оправдали.

— Понятно, — усмехнулся Саша, — путь русского государственника. Видимо, его там сильно напугали. Что же, будем знать, что он пугается. Это бывает с тиранами. В большинстве своем они просто трусы.

— Он герой Отечественной войны, — заметил Константин Николаевич. — Был ранен на батарее Раевского. Потому и хром, и ходит с клюкой.

— Я про другую смелость, гражданскую. В России с ней дефицит.

— Я всё жду не дождусь, когда ты будешь в Государственном Совете, — сказал Константин Николаевич. — Мы бы тогда камня на камне не оставили от этих каналий — ретроградов!

— Я хоть завтра, — сказал Саша. — Но не включат. Так что через шесть лет, если только не разругаюсь окончательно с папа́ за это время.

— А ты поосторожнее, — посоветовал дядя Костя.

У поворота на Царское село карета остановилась, и Саша пересел к Строганову, а Константин Николаевич поехал дальше к себе: в Стрельну.

25 сентября на Невском проспекте появилась небольшая компания в составе Великого князя Александра Александровича, полковника Рихтера и Тютчевой Анны Фёдоровны.

Последняя играла роль эксперта по экономии госсредств.

— За полгода расходы на туалеты Великой княжны Марии Александровны мне удалось сократить почти в три раза, — хвасталась Анна Фёдоровна, — а затраты на одежду для великого князя Сергея Александровича — в пять раз. Расходы на извозчиков — в десять раз.

— Здорово они руки греют! — заметил Саша.

— О, да! — усмехнулась Тютчева. — Я наслаждаюсь мыслью о том, что мешаю моим подчинённым красть. При этом я не экономлю на огарках, а Великая княжна одета лучше, чем прежде.

Рихтера Саша попросил у Никсы в качестве эксперта по военному обмундированию. Само собой, набивался Гогель, но Саша с порога отмёл эту идею.

— Извините, Григорий Фёдорович, но у вас конфликт интересов, — сказал он. — Вы же раньше мне мундиры заказывали. Очень надеюсь, что не переплатили больше, чем в десять раз.

Гогель побледнел, но спорить не стал, тем более в присутствии уполномоченной государыней Тютчевой.

Никса не пошёл, ибо теперь был взрослым занятым человеком, то есть пропадал на охоте, взрослых балах, взрослых спектаклях и даже немного в Госсовете, где пока помалкивал.

Саша просил его рассказывать, если в последнем будет что-то интересное, но брат отвечал односложно: «Скукотища!»

Первым адресом на Невском проспекте, куда направлялся Саша в сопровождении гувернёра Никсы и дочки Тютчева, был четырехэтажный дом под номером 46. Здесь располагалось знаменитое ателье бывшего шведа Карла Норденштрема — самого раскрученного портного Петербурга.

Собственно, визит назрел потому, что Сашин мундир Преображенского