Один ленивый мальчик - Александр Бельский

готовы к тем напастям, которые нас встретили, и мы их преодолеем, и заслужим большую честь, славу и выгоду, если и в самом деле вернём украденное сокровище! И пусть никто не скажет сегодня, что живот его пуст, еда скудна или недостойна! Накрывайте же столы, и будем пировать!

Заняв солдат, Хори повернулся к десятнику и укоризненно покачал головой:

— И вот стоило это говорить при всех?

— А ты думаешь, молодой господин, что мы смогли бы утаить вести, а утаив — удержать?

Только тут оба командира обратили, наконец, внимание, что Богомол никуда не делся, и изо всех сил старается разглядывать закатное небо, делая вид, что ничего не слышит.

— Ладно, чудесно излечившийся, услышал — молчи громче. Что хотел сказать после? Ты ведь из-за этого остался?

— Вам, достопочтенные отцы и командиры до допросов негров тех надо знать кое-что. Я не сказал даже тебе, командир и брат мой, — и он слегка поклонился, скорее даже, наклонил голову, в сторону Нехти, — ибо рядом были погонщики и солдаты. Давайте выйдем и я сделаю вид, что показываю вам направление на следы?

Они вышли из крепостцы сквозь ворота, ещё не загороженные кустами уйди-уйди. Небо в направлении тростниковых полей ещё было ярким, розово-жёлто-алым, и на нём кто-то из богов огромной кистью написал непостижимые обычному уму знаки: голубую пилу гор, лежащих на пути к Короско, и багрово-лиловые мазки идущих строкой тайного послания редких в этих местах облаков. Выше и сама великая корова Нут* (богиня неба) уже багровела, словно расплавленная диском Атона бронза неба тут уже остывала и твердела, темнея постепенно до густо-синего на месте пробуждения Хепри, утренней ипостаси солнца. Хори невольно залюбовался потрясающей величием и чистотой красок картиной. На утренней дороге Хепри уже появились первые души-ба умерших, стерегущие её от зла — звёзды. Лёгкий ветерок освежал и относил мелких вездесущих комаров, которых в оазисе — за всё надо платить, и любое благо имеет злую сторону — было предостаточно. Тишина еще не нарушалась ночным плачем и хохотом гиен и шакалов, а хозяин степей и пустынь лев, хоть и проснулся, ещё не вышел на охоту. Кстати, если львы тут есть — наверняка на водопой они ходят сюда, к небольшому пруду. Ещё один узелок на память — спросить у Иштека, не видел ли он следов львиного прайда…

Тут его мысли, отвлечённые созерцанием закатных красот и пустынных просторов, вернулись к тому, о чём, в самом деле, стоило подумать. Смутившись, он повернулся к терпеливо его ждущим нехсиу. Но, кажется, отвлёкся он на какие-то секунды.

— Отцы мои! — страшным трубным шёпотом возвестил Иштек. — Я не сказал этого ещё никому и говорю вам. Один из неумеющих ходить в пустыне — маджай, из диких, но знатных, и, скорее всего, колдун. Это плохо, но это не та тайна, из-за которой я вас вытащил из крепости.

— Ты, Богомол, не забывай нам показывать, где следы, — напомнил Нехти.

Иштек старательно стал тыкать сначала в одном направлении, затем, словно объясняя командирам всё подробно, начал махать руками, что-то изображая, потом тыкал в другую сторону. Но картину, призванную создать у солдат в крепости впечатление отчёта следопыта перед командирами, эти последние чуть не испортили. Ибо в действительности Богомол заявил им:

— Почтенные командиры, славные неджесы! Второй — самый главный у них, и он большой семер или великий пророк храма из Та-Кем!

Нехти крякнул, Хори поймал себя на том, что рот его широко раскрылся. Хорошо, что они не начали кричать или ещё как-то выражать удивление…

Предваряя незаданный командиром вопрос, десятник сказал:

— Раз уж ты излечился, Богомол, то я не сомневаюсь в словах твоих, ибо никто лучше тебя не знает пустыню и не может прочесть больше по старому следу даже на камне. Да и когда разум твой был смущён, я бы в этом не усомнился. Но это дело такое (прозвучало это «эт’дел’ткая», и из-за этого усилившегося акцента Хори понял, что Нехти сильно взволновался), что может погубить нас всех… И, не обижайся, если я спрошу — уверен ли ты полностью?

— Уверен, как уверен в том, что принёс на ужин орикса!

Странная клятва эта убедила Хори.

— Я вот думаю — а стоит ли говорить это Ослу и писцу? — спросил он у десятника, но вышло так, что он задал вопрос обоим. Тайна словно подняла следопыта вровень с ними, но, кажется, не сильно он тому радовался. Хотя его отношение к начальству всегда отличалось от подчинённого поведения прочих солдат, но из-за его болезни и великого дара следопыта оно ему прощалось. Хотя, нет, наверное, всё же не так. Скорее, к нему относились не как к ещё одному командиру, а как к шуту у богатого человека — позволено многое, но при том он считается ниже по положению прочей домашней челяди.

— Если дозволено мне будет сказать — я бы повременил говорить, новость эту… Одно дело бороться с дикарями, другое — с важным, хотя и преступным, семером и жрецом. Лишь Великий Дом, да будет он жив, здоров и благополучен на миллионы лет, вправе определять степень вины семера или, того хуже, ириу хе-нисут* или из какого-нибудь рода Первых, идущих следом*. Тут легко сгореть, как мотыльку, влетевшему в костёр. Я не силён в знании дворцовых нравов, но всегда, когда я видел, что в деле замешаны Великие, они оставались без наказания, а гибли простые неджесы и солдаты, а уж людей списка, сложивших головы при таких делах, и не сосчитать… — задумчиво сказал Нехти.

— Если не считать принца, владыки Юга, входящего к царю без доклада, чьё имя стерто и память забыта, — пробормотал как бы про себя, ни к кому не обращаясь, Иштек.

— О ком вы говорите? — спросил юноша.

— Если ты не знаешь истории принца Усерсатета, сокровища дворца*, то объяснять надо долго. Я обязательнорасскажу тебе эту повесть, как я её знаю. Но не сегодня, ибо нас уже ждут. И я помню, что задолжал тебе уже два рассказа. Но это такие дела, молодой господин, что нужно быть осторожным, словно ты идешь босиком по тростникам, где сотни дочерей Уаджет (кобр).

— Я, кстати, хотел тебе сказать, что неплохо было бы предусмотреть для нас такое обиталище, чтоб мы могли и поговорить, и было место собрать совет, вызвать солдата. Так, чтобы не было лишних ушей.

Десятник улыбнулся довольно