Начать сначала. Я восьмиклассник - Виталий Свадьбин

Оперативно. Одобряю. Евгений Михайлович, непорядок, если у детей в Сибири и на Урале такая книга есть, а в Европейской части городов нет. Проследи, чтобы исправили недочёт. Что пишет сейчас этот школьник?

– Уже написал, фантастику о космических приключениях, как мне доложили. Планирует написать серьёзную книгу о Великой Отечественной войне к празднику Победы, что-то связано с «солдатской правдой», – тут же доложил Тяжельников.

– О войне писать книги нужно, чтобы молодое поколение не забывало о том, что сделал советский народ в борьбе с фашизмом. Евгений Михайлович, ты проследи, чтобы книгу напечатали. Пусть молодой автор пишет. Но обязательно проверить рукопись, чтобы там ничего лишнего не было, ну ты меня понимаешь. Держи меня в курсе. Кхм, м-да, посмотреть хочу, что он там о войне напишет, – наставительно произнёс генсек.

Тяжельников возвращался к своей машине в хорошем настроении, никогда невредно засветиться перед глазами дорогого Леонида Ильича.

– Присмотрим за автором, обязательно присмотрим, – пробормотал 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ, садясь в свою служебную «волгу».

Декабрь 1974 год. Свердловск. Егоров Михаил.

Мой жизненный график уплотнился до того, что я выходил во двор буквально на полчаса. А когда наступили холода, пацаны стали собираться на лестничной площадке между вторым и первым этажами. Один вход в барак на зиму закрывали, так что правой лестницей никто не пользуется. Вот и сидят там наши ребята, играют в карты или бренчат на гитаре, бодро завывая какой-нибудь очередной блатняк. Мою первую часть космической трилогии одобрили. Правда пришлось съездить пару раз к корректировщикам, заменили слова, которыми в этом времени не пользуются. Такое же замечание было в Челябинске. Туда я тоже съездил, но один раз. Моё очередное творение пошло в народ в ноябре, в журнале «Уральский следопыт». Напечатали одну из трёх частей. А вот в Челябинске книга вышла целиком во второй половине декабря. Мама и отец съездили в Челябинск. За четырнадцать авторских листов мне заплатили четыре тысячи девятьсот рублей. Тираж неплохой, триста тысяч экземпляров. Батя реально охренел, когда маме в кассе издательства выдали целую кучу наличных денег. Чтобы накопить такую сумму отцу надо пахать год, отказывая себе в каких-то мелочах. Он теперь даже не вспоминает, что мне надо учиться на инженера. Не торопясь, я начал вторую серию космической трилогии. Но в большей степени уделяю время сбору материалов о Великой Отечественной войне. Со знакомым ветераном войны, который прошёл боевой путь танкистом, я встречался несколько раз. Тимуров Тимофей Макарович много рассказал такого, что точно не отражали в книгах другие писатели.

– Миша, а как же цензура? Всё то, что я тебе рассказываю могут не пропустить, – усомнился Тимофей Макарович, с которым я уже подружился.

– В редакциях есть отделы коррекции и цензуры, они в обязательном порядке будут проверять мою книгу. Если что-то не пропустят, то заставят переписать. Я упираться не буду, главное, чтобы вышла книга, где хоть что-то будет из правдивой информации о войне, – успокаивал я Тимурова.

– Только бы не забрали моего деда за то, что он тебе рассказывает, Мишенька, – беспокоилась супруга ветерана, Мария Гавриловна.

Ветеран действительно рассказывал некоторые моменты о войне, которые цензура точно не пропустит. Есть моменты в действиях коммунистов, о которых лучше помолчать.

– Не беспокойтесь, Мария Гавриловна. Главный редактор Очеретин хороший человек, а я прежде всего с ним посоветуюсь. К тому же сейчас не 37-ой год, когда НКВД бесчинствовали. Не переживайте, сделаем всё аккуратно, – успокаивал я и супругу ветерана.

– Дай бог, чтобы всё получилось, как ты задумал. Должны люди узнать правду о войне, а то пичкают лозунгами. А ведь время было страшное, всё на плечах простого народа выдюжили. Хорошо, что есть такие как ты, Миша, которые расскажут правду в своих книгах, – говорила Мария Макаровна, не забывая подкладывать мне пирожки и шаньги к чаю.

– Тимофей Макарович, в боях под Минском вы попали в окружение, ваш танк подбили, и вы примкнули к группе пехотинцев. Что дальше было, расскажите, как выходили из окружения, как выживали без еды? – продолжил я расспрос.

– Когда в наш танк попали снарядом, меня контузило. Вытащил меня Вася Тропинин, наш заряжающий. Остальные погибли. Первые дни толком не помню, голова шумела словно колокол. Через два дня примкнули к пехотинцам из 355-го полка. Случай там постыдный произошёл, политрук предлагал сдаться в плен, но его приструнил сержант из пулемётной роты, – рассказывал об очередном эпизоде войны ветеран, а я делал пометки в своём блокноте.

– Да уж, о политруке писать или не писать, я посоветуюсь с главредом. У меня есть предложение. В противовес к политруку, который выказал малодушие, приведите примеры героических действий других политработников. А что дальше было с этим политруком, когда вы к нашим вышли? – спросил я.

– Допрашивали нас сотрудники НКВД всех. Мы рассказали всё, как было. Вышли-то мы с оружием в руках, в плен не попали, так что обошлось. Я попал механиком на Т-34, а через полгода получил сильное ранение и эту отметину, – ветеран показал на обожжённое лицо.

Я записывал все подробности о войне, про которые ветеран упоминал. Постепенно набирался материал, из которого вполне может получится неплохой роман. Раз в неделю, я приходил в гости к Тимуровым, чтобы записывать рассказы Тимофея Макаровича о войне.

В декабре произошёл забавный случай. Я сидел дома, готовил домашнее задание по урокам. Прибегает мама с работы, отпросилась пораньше. Вся взъерошенная, я бы определил, как перевозбуждённая.

– Мам, что-то случилось? – удивился я, и мама присела рядом с нашим письменным столом.

– Мне звонили из Обкома Комсомола, помощник 1-го секретаря Митрофанова Ольга. Говорит, что заедет к нам прямо домой. А ещё просила, чтобы ты сделал дарственную запись на обложке книги, в смысле той твоей сказки, – мама как-то странно на меня посмотрела.

– Ну и чего ты переполошилась? Сделаю я запись, никаких проблем, – ответил я, не сразу поняв, чего так мама беспокоится.

Моя мать посмотрела в окно на улицу, в руках она мяла платок, что говорило о её крайнем волнении.

– Миша, дарственную надпись надо сделать совсем не для секретаря Обкома, а семье Брежневых, – мама посмотрела на меня растерянным взглядом.

– Ну напишем для семьи Брежневых. Это же хорошо, что сам дорогой Леонид Ильич заинтересовался моей сказкой, хотя немного странновато, – засмеялся я, произнеся последнюю фразу голосом Брежнева.

Мама посмотрела на меня, будто я совершил какое-то святотатство. Ничего не сказала, ушла в свою комнату. Через минуту вернулась и положила на стол передо мной книгу-сказку. Она постояла с минуту и вновь ушла в свою комнату. А я задумался над тем, кому