Художник из 50х Том II - Сим Симович

— Господа, — начал он, усаживаясь за стол переговоров, — война окончена. Остается только оформить это юридически.

— На каких условиях? — спросил американский представитель.

— Очень простых. Полный вывод американских войск из Кореи в течение месяца. Объединение Севера и Юга под эгидой законного корейского правительства. Невмешательство США во внутренние дела Корейского полуострова.

Американцы переглянулись. Выбора у них не было.

— Согласны, — кивнул глава делегации.

Гоги улыбнулся, доставая из кармана готовый текст соглашения:

— Мудрое решение, джентльмены. Мудрое решение.

Через месяц последний американский солдат покинул Корею. Война, которая могла продолжаться годами, закончилась за три недели благодаря гениальной тактике одного человека, который научился превращать разрушение в созидание, а войну — в искусство принуждения к миру.

Последняя колонна американских войск растянулась вдоль дороги к порту Пусан на несколько километров. Грузовики, джипы, автобусы с солдатами медленно двигались к морю, где их ждали транспортные корабли. Гоги сидел на плече своего личного меха РА-101 — специально модифицированной машины с удобной кабиной наблюдения.

Десятиметровый робот стоял на возвышенности, откуда открывался прекрасный вид на дорогу. Американцы вынуждены были проезжать прямо под его взглядом — символичное напоминание о том, кто истинный хозяин этой земли.

— Красивое зрелище, — заметил Селельман, стоявший рядом на втором мехе. — Организованное отступление побежденной армии.

— Не отступление, — поправил Гоги, не отрывая взгляда от колонны. — Исход. Они покидают землю, которую никогда не понимали и не заслуживали.

В кабине меха было тепло и комфортно. Гоги расположил мольберт прямо у панорамного окна и начал набрасывать композицию. Быстрые, уверенные штрихи фиксировали увиденное — бесконечную ленту отступающих машин, согбенные фигуры солдат, серое небо над корейскими горами.

— Что рисуете? — спросил Пауль, подъехав ближе на своем мехе.

— Историю, — не оборачиваясь ответил Гоги. — Момент, когда старый мир уступает место новому.

Он добавил на полотно фигуру меха — величественную, неподвижную, господствующую над суетой отступления. Металлический исполин возвышался над человеческой массой как памятник грядущей эпохи.

Американские солдаты в грузовиках поглядывали на роботов с смесью страха и любопытства. Многие впервые видели мехов вблизи. Машины стояли неподвижно, но в их позе читалась скрытая мощь, готовность в любой момент прийти в движение.

— Они боятся, — удовлетворенно заметил Гоги, добавляя теней в изображение солдатских лиц. — Хорошо. Пусть страх станет их последним воспоминанием о Корее.

В колонне началась заминка. Один из грузовиков сломался, перегородив дорогу. Американские механики суетились вокруг машины, пытаясь устранить неисправность. Очередь растянулась, солдаты начали выходить из машин, разминать ноги.

— Помочь им? — иронично спросил Селельман.

— Зачем? — Гоги продолжал рисовать. — Пусть запомнят это унижение. Великая американская армия, которая не может починить собственный грузовик.

Он добавил на полотно эту сценку — суетящихся механиков, нетерпеливых солдат, офицеров, беспомощно размахивающих руками. Мазки становились резче, злее, передавая презрение художника к изображаемому.

Наконец грузовик завелся, колонна снова пришла в движение. Гоги переключился на другую часть композиции — дальний план с дорогой, убегающей к горизонту. Там, где асфальт терялся в дымке, он нарисовал корабли — черные точки на сером море.

— Знаете, что меня больше всего радует? — сказал он, смешивая краски на палитре.

— Что именно?

— То, как легко все получилось. Величайшая военная машина в истории человечества рассыпалась от нескольких умных ходов. — Гоги усмехнулся, добавляя мрачных тонов в небо. — Все их танки, самолеты, авианосцы оказались бесполезными против правильной тактики.

В середине колонны ехал штабной автобус с высокопоставленными офицерами. Гоги узнал генерала Риджуэя в окне — тот мрачно смотрел на дорогу, не поднимая головы. Поражение состарило американского командующего на десяток лет.

— Вот он, творец корейской трагедии, — Гоги тщательно прорисовал фигуру генерала на полотне. — Человек, который думал, что может силой навязать миру свою волю.

Он изобразил Риджуэя сломленным, унылым, с потухшими глазами. В этом портрете не было ненависти — только холодное презрение к побежденному противнику.

Солнце клонилось к закату, окрашивая колонну в красноватые тона. Гоги быстро ухватил это освещение, добавив на картину драматических красок. Отступление должно было выглядеть как сцена из препреисподней.

— Завершающий штрих, — пробормотал он, рисуя на переднем плане корейских крестьян, наблюдающих за отъездом захватчиков.

Лица крестьян выражали не радость, а усталость. Война закончилась, но шрамы останутся навсегда. Гоги передал эту горькую истину несколькими скупыми мазками.

— Готово, — сказал он наконец, откладывая кисть.

Селельман переместил свой мех ближе, чтобы рассмотреть картину.

— Мрачное полотно, — заметил он. — Но впечатляющее.

— Это не мрачность, — возразил Гоги. — Это правда. Война уродлива, поражение унизительно, а победа дается дорогой ценой.

Последние машины колонны исчезли за поворотом. Дорога опустела, только пыль еще висела в воздухе. Гоги убрал мольберт, дал команду меху спускаться с возвышенности.

— Что теперь? — спросил Пауль.

— Теперь мы возвращаемся в Москву, — ответил Гоги, не оборачиваясь. — Докладывать о выполненном задании.

Мехи зашагали по опустевшей дороге, их тяжелые шаги гулко отдавались в корейских горах. Война была окончена, новый мир рождался на глазах. А Гоги нес в руках картину, которая станет памятником этого исторического момента.

В кабине меха было тихо и спокойно. Гоги смотрел на свое произведение и чувствовал странное удовлетворение. Не радость победы, не торжество триумфатора — а холодную удовлетворенность мастера, создавшего совершенное произведение.

Темнота окончательно поглотила дорогу. Впереди светились огни корейской деревни — мирные, домашние, обещающие покой. Война ушла в прошлое, оставив после себя только воспоминания да картину художника, который научился превращать разрушение в искусство.

Крид прилетел на корейскую базу на рассвете, когда Гоги еще спал в своей палатке. Звук вертолетных лопастей разбудил художника — он выглянул наружу и увидел знакомую высокую фигуру в авиаторах, выходящую из машины. Лицо куратора было каменным.

— Георгий Валерьевич, — холодно произнес Крид, даже не поздоровавшись. — Нам нужно поговорить.

Они прошли в штабную палатку, где на столе лежали карты с отметками завершенных операций. Крид долго молчал, изучая схемы разгрома американских сил.

— Впечатляющие результаты, — наконец сказал он, постукивая тростью по полу.