Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

Поднял нас Банко — бесцеремонный и веселый, он ворвался в комнату и потребовал вставать немедленно, потому что «завтрак стынет» (выразился он более изощренно, пообещав, кажется, накормить беспробудных сонь газонной травой). Элис сонно потянулась, не сообразив спросонья, что лежит, прижавшись ко мне. Я потер ушибленный нос.

— Это продолжение тренировки? — спросил я добродушно атмосфера алиенистского рега настраивала на благостный лад. — С добрым утром.

— С добрым, — осторожно отозвалась девушка.

Казалось, что она силится вспомнить, что же это мы делали вчера вечером. Только ведь Элис ничего не забывает; аугменты памяти не позволят. Тридрайв на одном грамме осмия способен вместить больше информации, чем человеческий мозг, а сам вмещается в сосцевидную пазуху — за правым ухом или левым, как вам больше нравится. Тогда что же ее беспокоит?

— Вставайте же, — подбодрил я ее, поднимаясь с постели.

Девушка хитро глянула на меня снизу вверх и — внезапно прыгнула, акробатически извернувшись в воздухе. Я не успел челюсть отвесить, а она уже стояла на ногах, радостно улыбаясь мне. Банко, сообразив, что его присутствия не требуется, умчался греметь плошками.

— Удивительный вы человек, Миша, — рассмеялась она, натягивая платье. Я поставил челюсть на место. Вроде бы не первый раз вижу ее обнаженной, и все равно ком в горле. Это определенно не пластургия — такой родиться надо. Сверхъестественно красивой.

— Почему — удивительный?

— Умный. — Элис поправила радужную лямку на плече, намеренно затягивая паузу. — Но очень наивный.

Меня уже тошнило от заумных комментариев. Но я промолчал. И правильно сделал.

Завтрак прошел в молчании, прерываемом неразборчивыми похвалами поварскому искусству хозяев. А вот за чаем пошла беседа.

— Послушай, Миш, — спросил меня Банко. — А кого ты сам подозреваешь в этой катавасии?

— Голубцов, конечно, — недоуменно ответил я. — Кого еще?

Банко как-то странно посмотрел на меня, и я невольно задумался — в самом деле, кого? Снова и снова кружатся в голове одни и те же лица, имена, названия. Луна слишком мала, чтобы можно было всерьез воспринимать «неизвестных террористов», из тех, что появляются в новостях, когда в отдаленных доменах происходит что-нибудь особенно похабное.

Банко помялся.

— Непохоже, — произнес он. — Почему все делается исподтишка, тайно? Зачем им скрываться? От кого?

Хороший вопрос.

— Да я не Службу имел в виду, — пояснил я, и коротко рассказал о нашей стычке с Мерриллом. — Может, у него на меня личный зуб.

— Вряд ли, — возразил Банко. — Служба так попросту не работает. Майору-колониальщику никто слова поперек не скажет, так зачем ему прятаться?

Я перебрал в уме возможные причины, и ни одна из них не показалась мне достаточно убедительной.

— Так-то, — подытожил Банко. — За тобой охотится кто-то другой. Или же что-то совсем нечисто.

— А если бы Меррилл меня прилюдно убивал — это в порядке вещей? — возмутился я.

— Нет, но было бы неудивительно. Так и хочется порой врезать тебе по голове, — расхохоталась Элис. Я удивленно посмотрел на нее.

— Ну зачем вы так, — тихо укорила нас Викки. — Не надо людей бить.

— Надо, — возразил я уверенно. — Некоторых — надо. Тяжелыми предметами. Меня только не стоит.

— А как вы узнаете, кого — стоит? — спросила Викки.

— Видно, — коротко отозвался я.

Меня и в самом деле никогда особенно не занимали проблемы морали. Дрянь видно сразу, и церемониться с ней особенно не стоит. Я одно время занимался историей, и как-то выяснил факт, потрясший меня до глубины души. Каких-то два (ну, два с хвостиком, преувеличиваю) века назад вполне нормальные с виду люди всерьез выступали за перевоспитание преступников! Словно человека, который способен ради наживы перерезать соседу глотку, можно перевоспитать. А в результате — не просто невиданный всплеск преступности, а переход преступности в разряд политической силы. Нынешние Дома, при всем их влиянии, и вполовину не так страшны, как тогдашние банды. А непротивленцы разводили антимонию о каких-то мифических «правах человека» — уже не первый раз поминаю я этот мерзкий термин, но уж больно он меня в свое время задел. По мне, у человека есть одно право — прожить жизнь достойно, и всякий, кто ему в этом мешает, заслужил возможные последствия. А вот права свинячить и подкладывать окружающим гвозди под седалище у человека нет.

По счастью, период шизофренического гуманизма давно прошел, хотя кое-какие реликты еще прозябают под сенью кришнаизма… пардон, вайшнавизма — сами они себя вайшнавами называют. Так что вопрос Викки меня несколько покоробил, а разговор после этого угас сам собой.

После чая, единственно моими усилиями не перешедшего в обед, я повел Элис кататься на лыжах. До вокзала нам пришлось идти, как и вчера, пешком, но оттуда уже можно было отправиться транспортером — оттуда начинался общий рег, и туристов там бывало куда больше, чем местных жителей. Я этому только обрадовался — до слаломных трасс от станции было два километра по вертикали. И, против широко распространенного мнения, шагать в гору на Луне немногим легче, чем при земном тяготении.

Когда двери транспортера разомкнулись, и тугая мембрана вытолкнула нас в коридор, Элис от неожиданности закашлялась. Я мог ее понять. Мы словно вышли на поверхность, в лунные горы. Вокруг простиралось нагромождение серых, черных, темно-зеленых и мутно-красных скал, с поверхности — изъеденных пылевой коррозией, в глубинах расселин — бликующих стеклянисто-гладкими сколами там, куда заглядывали солнечные лучи. Глубже плескалась темнота, густая, как асфальт.