Тьма. Том 3 - Лео Сухов

— У меня хорошая защита! — возразила Покровская, украдкой высморкав покрасневший нос в бумажную салфетку.

— Вот только ни одна война в защите не выигрывается! — деликатно отвернувшись, заметил я. — А твоя с ними война ещё не закончилась. Значит, рано или поздно до тебя доберутся.

— Может быть… Я не хочу об этом… — Покровская опять хлюпнула и подняла бокал. — Давай лучше вина, а? Я устала от всего и хочу отдохнуть…

— Ты поэтому согласилась идти на «Степняков»? — я улыбнулся.

— Ага! — Покровская сделала глоток. — Хочу рискнуть…. Никогда на такое не ходила. С десяти лет прячусь… Не хочу больше… Надоело… А если убьют под охраной Булатовых — пускай сами потом разгребают. И вообще… Почему я не родилась обычной, Федь? Обычной неродовитой девушкой, а?

— Ну, обычным тоже, знаешь ли, бывает нелегко! — едва не поперхнулся от возмущения я. — И умереть, между прочим, вообще можно на ровном месте!

— Ну твоя сестра же не умерла! Вон она какая весёлая и жизнерадостная! — не согласилась Покровская и, прикрыв рот ладошкой, беззвучно икнула. — И я так хочу. Я тоже могла бы не умереть…

— Ты и сейчас можешь не умирать. И если бы не случилась беда у твоего рода, жила бы ты и горя не знала. Как та же Василиса, например. В общем, хорошо там, где нас нет! — я улыбнулся.

— Что? — посмотрев на меня, девушка сделала ещё глоток вина и задумалась. — Это надо запомнить… Хорошо там, где нас нет… Это хорошо… Ты тоже хороший. Только непонятно, почему всё-таки хорошо там, где нас нет…

— Пойдём! — я встал и протянул Авелине руку. — Я тебе кое-что покажу отсюда, с высоты.

— Ладно… — девушка поставила бокал и, изящно пошатываясь, приподняла афедрон со стула.

Я подвёл её к краю крыши, и, удостоверившись, что через ограждение Авелина не перевалится, указал на раскинувшийся вдали город.

— Красиво? Ярко? Да? — спросил я.

— Да… — завороженно глядя на огни вдали, кивнула Авелина.

Как маленькая, ей Богу… Похоже, она и впрямь редко выходила за пределы своего дома.

— А вот там видишь тёмное пятно с редкими фонарями? А вон там, прямо рядом? — указал я.

— Вижу…

— Это глухие углы. На юге ещё три таких же, но их отсюда невидно. Как ты думаешь, почему в этих местах настолько темно? — я разглядывал лицо Авелины, пока она думала.

На редкость совершенное, надо сказать. Прямо-таки видны многие столетия идеальной генетики. Высокие скулы, брови вразлёт, соболиные. Носик точёный, с аристократически прямой спинкой. Подбородок — маленький, но решительный и волевой.

И ямочки на щёчках. Категорически неуместные на этом идеальном лице. И оттого вдвойне симпатичные.

Раньше как-то недосуг её рассматривать было. Да и если смотреть вот так, внимательно, девушка всегда отвечала ледяным взглядом. А сейчас, когда она выпила — ей было плевать, любуются ей или нет.

— Все уехали на праздник в город! — наконец, придумала внятное объяснение Авелина. — Поэтому в этих углах и темно.

— Не угадала… Просто там горит один фонарь из пяти, — ответил я. — Вон, видишь, прямо за забором этого дома отдыха, где наше училище разместили, начинается Бирюковский угол. Если добираться в город по Северному тракту, то проезжаешь мимо него. Лампы там не меняют, потому что городские службы боятся лишний раз заходить. А если там находят труп, а это происходит часто, то городовые приезжают только, чтобы его забрать. И расследования проводят спустя рукава, лишь бы поменьше в этом месте находиться. Так вот… Между прочим, большинство жителей этих углов выживают на шестьдесят рублей в месяц.

Авелина беззвучно икнула, но всё ещё молчала, и я решил повторить:

— Шестьдесят рублей в месяц. Бутылка вина, которое ты принесла — это треть их дохода.

— Откуда ты это знаешь? — очень серьёзно, сдвинув брови, спросила девушка.

— Я вырос в одном из таких углов. Здесь, в Ишиме. И моя семья по-прежнему там живет, — я усмехнулся.

— Понятно… — посерьёзнев ещё немного, кивнула девушка. — И ты тоже жил на шестьдесят рублей?

— Моя семья жила на шестьдесят рублей! — поправил я. — Мать и пятеро детей. Нам ещё повезло: когда-то мать и отец купили себе дом. А многие в этих углах живут так, что у них даже дома нет. В лучшем случае, комната. Ты ведь такой жизни себе хотела, правильно я понял?

— Нет, такой, наверное, не хотела… — решила Авелина. — Но я вообще не знала, что такая жизнь бывает…

— А многие так живут уже пятое-шестое поколение, — усмехнулся я. — Ютятся в полуразвалившихся домах, мечтают выбраться из нищеты. А потом быт затягивает… Они перестают мечтать и выживают. Мечтать начинают их дети. А потом — внуки. Но мало кто в итоге вырывается…

— Они могут пойти служить, как ты… Рода богаты, потому что стоят на страже Руси… Так мне говорили… — последнее утверждение Авелина произнесла как-то совсем жалобно.

А я вдруг понял, что эта девочка ничего не знает про мир, в котором живёт. Она просто прячется от него с десяти лет. День за днём. И не понимает, чем вообще живут люди вокруг.

— У меня был друг. Его звали Егор. Мы ходили вместе в гимназию… Вместе мечтали выбиться в люди. А потом вместе попали на заставу первого ряда… — проговорил я.

— Он ещё служит? — с сочувствием в голосе спросила Авелина.

— Он умер в тот день, когда я стал двусердым, — жёстко ответил я и посмотрел в глаза девушке. — Его убил жнец. Разрезал бок, почти оторвал руку… А я добил жнеца, воткнув ему штык из хладного железа в голову… Егор истёк кровью. А вместе с ним погибла почти вся сотня на моей заставе. И ещё несколько застав поблизости почти вырезали. И только одна держалась… Знаешь, сколько родовитых, да и вообще двусердых, там было?

— Сколько? — тихо спросила Авелина.

— Один… На той самой заставе, которая держалась. Тысяча человек… Многие, как я и Егор, из глухих углов. Это мы встретили нашествие Тьмы. И мы своими трупами его проредили, чтобы где-то