Препод от бога - Сергей Александрович Плотников

ни разу не понадобился, потому что я и на работе уматывался, и Леу потом вечерами добавляла. Однако Марго я сказал, что это мощное снотворное. Девочка начала шататься, едва выходя из моего кабинета. Сила самовнушения сработала: она отлично проспала всю ночь, и утром мы ее еле добудились.

По моей оценке, занять если не первое, то одно из призовых мест (их было всего три, но за второе место давали только десять золотых, а за третье — пять) имели шанс трое из «неженок». Жан, благодаря глубокому и аналитическому уму, всегда писал очень интересные эссе, однако формулировал все максимально сжато и лаконично, «телеграфным» стилем. В результате его работы часто не дотягивали до нижней планки по объему, а при этом, бывало, он не успевал написать их в срок! Но все же если в комиссии попадется кто-то достаточно не-формалист, его усилия имели шанс быть замеченными. Ротимер Арталон-Дерагон, он же д’Артаньян, писал неожиданно отлично — я даже удивился, откуда у мальчика его возраста и наклонностей такой прекрасный литературный стиль? Неужели книжки дома читал? К счастью, Ротимер стал со мной несколько откровеннее после того, как выяснилось, что я барон, и рассказал мне, что, действительно, все детство прятался от пьянчуги-отца в библиотеке. Которую собирал его дед и под угрозой фамильного проклятья запретил отцу продавать хоть что-то оттуда, а иначе бы он и ее давно распродал! Однако он иногда делал глупые грамматические ошибки (сказывалось отсутствие систематического образования), да и сами мысли в эссе не отличались особенной новизной. Питер, наоборот, писал очень грамотно, любил бравировать нестандартностью своих идей, но из его работ сквозило высокомерие, которое он не считал нужным скрывать, и он частенько вставлял сомнительные пассажи, которые сам полагал блестящими и не соглашался убирать.

У остальных ребят, увы, шансов не было вообще, даже у Марго, самой грамотной из них. Если, конечно, никого во время самого конкурса не озарит какой-нибудь гениальной идеей. Но я не стал им ничего об этом говорить. Наоборот, всех подбодрил, и сказал вот что:

— Учтите, что первый король этого мира, его величество Эдвард Хемпстед, не выиграл в жизни ни одного конкурса сочинений!

— Что, правда? — удивилась Мелисса.

— Да, именно, — подтвердил я. — По крайней мере, в нашем мире! Не проводилось здесь тогда конкурсов сочинений.

Все рассмеялись.

— А вы, учитель? — спросила Мелисса. — Выигрывали?

— Пару раз, — сказал я. — Но у нас не давали денежных призов, так что это было не очень почетно и не так уж много людей участвовало.

— А где именно вы учились? — спросила Мелисса. — В Эйхенау?

— Нет, — сказал я, — я получил образование в другом мире.

Кажется, это детей впечатлило! Ну что ж, главное, что я никого не обманывал.

— Это что же, получается, — пробормотал Гийом, — если я что-нибудь займу, я сделаю что-то, чего не сделал первый король?

Снова смех.

— Так, ребята! — я погрозил им пальцем. — Мы сейчас опасно подходим к оскорблению королевской фамилии! Я-то знаю, что вы ничего плохого в виду не имели, но смотрите, лучше так даже не шутить.

Не знаю, уж насколько мне удалось снять напряжение, но в итоге дети написали все нормально, работы были сданы без эксцессов — а там через пару дней начались каникулы. Каникулы, после которых мне предстояло, во-первых, сопровождать детей на практику с мертвыми телами (к счастью, вел ее не я, но я, как некромант, должен был надзирать на случай, если вдруг кто попробует анимировать труп и надорвется), а во-вторых, учить их понемногу анимировать насекомых и мелких животных. Хорошо хоть, я знал, что как минимум у Ротимера и Ани это получалось, можно попросить их ассистировать! Но это поначалу. Как дальше буду выкручиваться — черт его знает.

Однако все это отступало перед главной радостью предстоящих каникул: мы летим домой! Я по-настоящему обниму Миру, Сашку, впервые погляжу на новорожденную Лидочку — да и с Рагной нам наконец удастся пересечься в пространстве божественного сна! Потренируюсь с Ханной (она ожидаемо поворчит на меня, что я маловато тренировался эти четыре месяца, потом, наверное, найдет за что снисходительно похвалить), перетру за хозяйство с Габриэлем… С Ночкой всласть покатаюсь по окрестностям! Полюбуюсь на наши горные вершины на фоне яркой синевы зимнего неба!

Хорошо будет!

* * *

Мы вылетели рано с утра, еще затемно — но и до дома добрались уже намного после наступления темноты. На нашем горном плато темнеет раньше, чем в других местах — горы загораживают солнце. Однако в этот раз наступила уже полноценная зимняя ночь: отблески заката не горели больше на горных вершинах, небо не синело, а глубоко чернело, и звезды сверкали ярко и близко.

Между прочим, звездное небо тут было совсем другим: я не узнавал ни одного знакомого созвездия. Специалист я еще тот, конечно, но папа в свое время научил меня находить хотя бы Большую и Малую Медведицы и их вечных соседей в северном небе: Лебедя, Дракона и Лиру с ее ярчайшей Вегой. Тут их не было, я это заметил еще в первые дни, когда мы с Мишелем и Кэтрин частенько ночевали под открытым небом. Но тогда у меня было много других забот, а теперь я впервые задумался: а вот это Многомирье, вот эти параллельные миры с «немного разной магией для каждого мира, хотя общие принципы схожи» — каждый из них что, представляет собой отдельную вселенную, или все-таки разные планеты в рамках одной вселенной? И порталы — это, по сути, не межмировые, а межпланетные путешествия? Интересно, а «нормальный» звездолет на магии тут построить можно? А если можно, то как?

Впрочем, из меня, конечно, звездолетостроитель еще хуже, чем астроном! А вот узнать, как в других, более развитых мирах, обстоят дела на этот счет, я бы при случае не отказался.

Все это, однако, тут же вылетело у меня из головы, когда я скатился с крутого бока Леу и едва не упал в снег: несмотря на то, что я был закутан-перекутан, ноги все равно затекли и окоченели!

До чего приятно было видеть свой дом с его горящими окнами в заснеженной ночи! Да, банальный образ, но ведь банальности не зря стали распространены! Дверь отворилась — и на расчищенное крыльцо вышла Рагна, разумеется, ничуть не изменившаяся за четыре месяца, на сей раз в ярко-красном платье, видимо, как раз по