С тобой и навсегда - Алексей Птица

на дочь. — Женевьева, а ты за эти дни побледнела, и в то же время расцвела, как роза, и, кажется, я догадываюсь, почему. Барон, я вам премного обязан, — обратил он свой взгляд уже на меня, — и хоть я уже наградил вас, да и не только я, но и моя жена, и дочь, но чувствую, что вы хотите со мной поговорить совсем о иной для себя награде?

— Нет, что вы, я всецело поддерживаю вашу семью в заботе о Вас и вполне удовлетворён полученной наградой.

— Я понимаю, но вы тоже пострадали в покушении?

— Совсем немного.

— Понятно. Вы уже завтра собираетесь уехать?

— Да, мне пора, к тому же, жандармы вызывают меня на беседу.

— Я понимаю, это обоснованно, поэтому я согласен с вами переговорить наедине, вы готовы?

— Спасибо! Конечно!

— Тогда идёмте.

Граф встал и неспешно двинулся в другую комнату, а я вслед за ним.

— Дорогая, пришли, пожалуйста, Женевьеву, и сама зайди, когда я вас позову.

— Да, дорогой.

Граф кивнул и пошёл дальше, погружённый в собственные мысли. Войдя вслед за ним в рабочий кабинет, я остановился у порога, плотно прикрыв за собой дверь и не зная, что делать дальше.

— Проходите, барон, присаживайтесь, где вам удобнее, в ногах правды нет, она есть лишь в силе.

— Слушаюсь, Ваша светлость, — я оглядел кабинет в поисках стула, попутно рассматривая его. Кабинет полностью соответствовал характеру хозяина и был выдержан в строгих тонах. Мебель в нём стояла дорогая, сделанная на заказ.

Граф уселся за стол, в большое кожаное кресло, кроме которого в кабинете находились ещё два кресла, поменьше и попроще, но тоже очень удобные, сделанные из кожи. На стене за столом висела картина, изображающая в полный рост императора Павла V, облаченного в парадный мундир. Выбрав себе кресло, я расположился в нём, но чувствовал себя, как уж на раскалённой сковородке, да и немудрено, почему.

— Ну-с, господин барон, приступим к самому важному для вас вопросу. Вчера вечером супруга рассказала о разговоре с вами, а также о вашем нетерпении увидеть меня и переговорить о женитьбе на моей дочери.

— Да, ваша светлость! — подскочил я с кресла, не в силах удержаться в порыве волнения.

— Не волнуйтесь, барон, присаживайтесь, мы с вами сейчас разговариваем не как граф и барон, а как два человека, разделившие одну судьбу на двоих.

Я в удивлении разинул рот и шагнул назад, чуть не упав в кресло, и только в последний момент смог удержаться на ногах, после чего осторожно присел в него. Граф подождал ещё несколько минут, пока я окончательно успокоюсь, и продолжил.

— Барон, мы с вами ехали в одном автомобиле, где, кроме нас, находились ещё два человека, и вчетвером мы должны были погибнуть в тот неприятный вечер. Я разговаривал со следователем сыскного отдела, который занимался разбирательством нападения на нас, а также с жандармами, и мне в деталях и досконально объяснили, что ни у кого из нас шансов в тот вечер выжить не имелось. Да, возможно кому-то из нас могло повезти, и он оказался бы тяжело ранен, и даже смог выжить, но это всё умозрительно, и можно упоминать только в сослагательном склонении… — граф сделал паузу, во время которой я ответил ему.

— Ваша светлость, я выполнял свой долг и защищал не только вас, но и себя.

— Я понимаю, вы защищали всех, и в тоже время могли защищать только себя, и некому было бы упрекнуть вас в этом.

— Тогда я бы не смог жениться на Женевьеве, — невольно вырвалось у меня шёпотом, но граф услышал.

— Вот как? Да, это весомый аргумент, но почему же вы решили, что в случае моей гибели у вас отпала всякая возможность решить вопрос с женитьбой на моей дочери?

— Ваша светлость, я бы не смог ей смотреть в глаза и считал себя предателем, и она это тоже, я думаю, прекрасно бы понимала.

Граф помолчал пару минут, внимательно смотря на меня, потом сказал.

— Вы умный юноша и очень честный, это меня откровенно радует, я смотрю на вас, слушаю и понимаю, что вы надёжный человек, на которого может положиться и опереться моя дочь в любом деле.

— Благодарю Вас, Ваше сиятельство, значит ли это то, что вы можете разрешить мне жениться на вашей дочери?

— Вы просите у меня её руки?

— Да! — вновь вскочил я со своего места.

— А что скажет она? Любит ли она вас и готова ли выйти замуж за дворянина более низкого титула и достатка, ведь она привыкла ни в чём себе не отказывать, а у вас нет ни имения, ни богатства.

— У меня уже есть довольно приличная сумма, в том числе и подаренные вами деньги, и я готов зарабатывать больше, и стану прикладывать к тому все свои силы. Что же касается Женевьевы, то она не сказала мне «нет», правда, и не сказала твёрдого «да», что, учитывая то положение, которое она занимает в обществе, является основополагающим. И я не вправе спрашивать у неё прямого ответа на этот вопрос, пока не получу от вас принципиального согласия.

— Ответ хорош, что же, немного позже я позову свою супругу и свою дочь, которую спрошу напрямую, готова ли она выйти за вас замуж в случае моего согласия на её женитьбу. А сейчас я хотел бы вам объяснить, почему не отметаю все ваши притязания на руку моей дочери, хотя любому другому я давно указал на дверь. И это не только потому, что вы спасли мне жизнь, и немногим раньше — моей дочери, после чего помогли супруге выехать с Павлограда. Есть ещё один фактор, о котором вы не слышали, и о котором я хочу вам сейчас поведать. Да, я мог бы и умолчать о том, но привык с честными людьми поступать честно, а кроме того, вы мне нравитесь и возможно станете моим зятем, но обо всём по порядку.

Я невольно затаил дыхание, а потом едва успел перевести его, когда граф взял небольшую паузу и, встав из-за стола, подошёл к красивому, до потолка шкафу и, открыв небольшую дверку, достал оттуда пузатую бутылку и два высоких, на тонких ножках бокала.

На пол литровой, украшенной выдавленной стеклодувом гербом бутылке значилась надпись: «Напиток, тонизирующий, безалкогольный, настоянный на альпийском разнотравье»