Молоко и мёд - Артем Рудик

Я сел у изголовья еле живой саламандры и взял её за руку:

– Давай, подруга, не засыпай! Взгляни-ка на меня.

Она посмотрела на меня мутными глазами, по её щеке прокатилась слеза. Даже не могу представить, какую боль она испытывала прямо сейчас...

– Всё будет славненько, Зефир сказал, что ребёнок вот-вот появиться, но ему надо немного помочь. – сказал я, – А для этого ты должна быть бодрой и сильной. Семьдесят тысяч лет ожиданий вот-вот закончатся. Давай, подруга, дыши глубоко, а я пока тебе шутку расскажу. Хочешь шутку?

Конечно, она ничего не ответила, едва ли сейчас она могла говорить.

– Хм, ну как тебе такое: "Вавилонский астролог так увлёкся предсказаниями по звёздам, что забыл заметить, как его собственная жена ушла к соседу. "Звёзды говорили о великих бедствиях," – оправдывался он, – "но не уточняли, в чьём доме." Или такое: "Один китайский чиновник так любил писать указы, что выпустил закон о запрете облаков на небе, потому что они "заслоняют солнце и мешают работе". Облака, конечно, проигнорировали его указ."

Она также безжизненно смотрела на меня, едва шевеля зрачками. Никакой хорошей шутки в голову не лезло.

– Ладно-ладно, а как тебе такое: "Один пьяница буйствовал в римском кабаке. Когда его пытались утихомирить, то указывали на портрет понтифика, висевший там же. Но буян сказал лишь: "А мне на него плевать!" Тут то его хотели и вовсе отправить на костёр за оскорбление главы церкви. Но вмешался сам Папа Римский, случайно услышавший про эту историю и заставив чиновников курии прекратить дело: "Хватит, правда. Впредь моих изображений в кабаках не вешайте. А тому пьянице передайте, если уж ему на меня плевать, то и мне на него тоже."

Да, под такие шутки и я бы умирать не хотел. Продолжая перебирать в голове хоть немного смешные анекдоты, которые слышал за жизнь и не вспомнив ничего достойного, я сказал:

– Ладно, вот ещё: " Один Ассирийский царь так любил войну, что однажды объявил её пустыне. Его армия топтала барханы три дня, пока не поняла, что песок всё же не сдастся". Или вот: "Один индийский раджа так любил богатство, что приказал покрыть весь свой дворец золотом. Когда ему сказали, что это может привлечь воров, он ответил: "В этом и прелесть, все воры и так будут внутри!" Ха-ха, да? – мне самому было совсем не смешно.

Пиники сжимала мою руку мёртвой хваткой. Она уже еле дышала. Тут нужно было что-то другое. Я сказал, неожиданно даже для самого себя:

– К чёрту шутки. Просто знай, что всё будет хорошо. Всё будет просто отлично. Боги улыбаются, глядя на тебя, подруга...

Она едва-едва улыбнулась, по её щеке прокатилась вторая слеза. Я посмотрел на Зефира. Тот, из разреза в животе, только-только достал ребёнка и теперь держал его на руках. Я повернулся к Пини, чтобы сообщить радостную весть. Но она больше не дышала. Её лицо так и застыло в лёгкой улыбке. Застыло навсегда. Я потрогал её шею. Пульса не было.

– Она мертва. – сказал я, прикрыл её глаза и подошёл к Зефиру.

Тот перерезал пуповину и положил не плакавшего, но определённо живого ребёнка мне на руки. Сам же он выдохнул, отошёл подальше, и наконец выпустил все эмоции, что копились у него внутри. Он опустился на колени и стал колотить кулаком по камням, выкрикивая все маты, которые знал, проклиная произошедшее.

Я же теперь держал на руках огромную девочку, весившую все десять килограмм и едва ли походившую на только рождённого младенца, скорее на годовалого или даже двухгодовалого ребёнка. Выглядела она скорее как маленькая Памперо, будучи козочкой, рептильных черт в ней было не так уж и много: раздвоенный язык, специфичные рожки, да "драконьи глаза". Малышка удивлённо осматривалась ими по сторонам и не обронила ни слезинки, ни крика.

Либеччо подошёл поближе и тоже удивлённо смотрел на "новорожденную":

– Так вот какой у нас губитель мира... Что будем делать теперь?

– Понятия не имею, – сказал я, – Пиники нам не помощник и не противник. А вот её ребёнок...

– Бафомет, – напомнил волк имя, выбранное Пиники, думавшей, что родится мальчик.

– Ладно, пусть будет "Бафомет". В любом случае она теперь наша маленькая проблема. Полагаю, решим, что с ней сделать, когда встретимся с нашими друзьями перед битвой с Венегом. А пока придётся о ней позаботиться нам... – я взглянул на Зефира, всё ещё в ярости колотившего камни, – И о нём тоже. Он ещё не скоро всё это переживёт...

Печать шестая – Либеччо – Есть ли сердце у собаки?

Запретный остров Ниихау, Резиденция Либеччо и Санта-Анны, 27 марта 1951

Как тьма не может настигнуть тебя лишь частично, так и плохие вещи случаются все и сразу. При чём, обычно это происходит в те дни, когда этого ждёшь меньше всего. Разбереженная рана начинает кровоточить в самый неподходящий момент, например, во время столь давно ожидаемого отдыха.

Мы с Таянной прекрасно проводили время в нашей летней резиденции, расположившись на одном из уединённых пляжей. Она активно натирала себя кремом от загара. Я любовался её прекрасным телом, каждым его изящным изгибом. Не с животным желанием, нет.

Сладострастия я не испытывал уже очень и очень давно. Да и близости у нас с пумой не было много-много лет. Мне этого не хотелось, да и ей, полагаю, тоже. А вот чисто эстетически она мне всё ещё очень нравилась.

Наблюдая её не тронутое временем тело, я раз за разом невольно вспоминал тот первый раз, когда мы остались только вдвоём. Это было первое моё радостное воспоминание. Это лучшее, что со мной когда-либо случалось. До этого меня никто