Молоко и мёд - Артем Рудик

– А у нас, мой маленький актёр кабуки, роды.

Пума усмехнулась:

– Либи что-ли разродился?

– Пиники.

Тут то все и одарили меня удивлёнными взглядами. Даже Памперо, фирменным движением, приспустила "авиаторы" и скептично подняла бровь.

– Да, у нас, в мужской команде, всё очень и очень сложно. Зефир послал меня за шахом Пехлеви и хирургическим набором... – сказал я.

Санта-Анна приказно свистнула, вызывав чёрного мейда и попросив его принести медицинских инструментов. Вскоре у меня в руках уже был настоящий докторский саквояж, в котором звенели всякие штуки.

– Благодарствую, дамы! – я снова поклонился, на сей раз не иронично, – Пойду дальше искать шаха.

Тут же нашёлся и новый портал прямиком в игральном автомате пачинко. Прыгнув в него, я наконец нашёл место, куда попал шах. Пехлеви сидел на перевёрнутом небольшом ржавом тазике. Напротив него громоздились колоссальные руины. Это был дворец Таки-Кисра, от которого остались одни только толстенные кирпичные стены с декоротивными псевдо-колоннами, да колоссальный, высотой в тридцать метров, свод зала-айвана. Кажется, эти тысячелетние руины выглядели даже более впечатляюще, чем тот дворец из которого они образовались. По крайней мере, насколько я тот помнил.

Шах явно был не в духе. Я подошёл поближе и уселся рядом, на землю:

– Sic semper tyrannis, друг. Любая империя заканчивается именно так. – я махнул рукой в сторону сасанидских развалин, – И любая колыбель любой цивилизации рано или поздно придёт именно к этому.

– Но ведь Иран ещё жив... – сказал Мохаммед Реза.

– А Персия сгинула в небытие. Та самая Персия: империя со своей верой, культурой, величием и огромными землями. Здесь, в этих руинах на берегу Тигра, похоронен последний всхлип той славы, которая ещё у неё оставалась. Каких-то сто лет и греки с арабами сотрут всё к чёртовой матери. А потом сотрут и греков, и арабов. Даже золото, знаешь, имеет свойство окисляться и покрываться патиной.

– Если в его составе будет медь.

– Медь всегда там будет. Невозможно построить империю из чистого золота, всегда что-нибудь да примешается. А со временем примесей станет столько, что больше ничего и не останется, кроме них и патины. Это происходило со всеми и это обязательно произойдёт с тобой, так что никто потом и не вспомнит о том, что ты был... Сказать честно? Я сам этого боюсь больше, чем смерти. Нет ничего страшнее забвения и угасания. А оно тебя ждёт, хоть спаси ты весь мир, хоть создай величайшую в истории империю, хоть выступи основателем целого народа.

– Ха! Получается у нас есть кое-что общее?

– Да, именно поэтому ты мне настолько не нравишься. Заставляешь вспоминать про собственные страхи. А это не к лицу авантюристу, вроде меня. Ведь я никогда не сделаю того, из-за чего меня запомнят все и хотя бы на ещё тысячу лет. Даже Ануширвана забыли, хотя он был одним из величайших персов... – я снова махнул в сторону дворца, – Всё затрётся. Всё...

– И что ты предлагаешь делать? – шах посмотрел на меня с определённой надеждой.

– Если так случится, что тебя постигнет крах... Просто прими это. Не надо спасать то, что уже издыхает. Каждый всё равно получит ровно то, чего заслуживает. Любой апокалипсис стоит принимать с благодарностью.

– Например, рождение даджжаля?

– Например... – я поднялся с земли и отряхнулся, – Мне думается ты, Реза, не слишком хочешь участвовать во всех этих родах, да? У меня есть отличное место, где ты сможешь на пару прекрасно по рефлексировать о традициях, новшествах и погибающих империях. Куда более, знаешь, интеллигентно...

– "На пару"?

Когда в его кабинете из ниоткуда вывалилось сразу двое, португалец опять уронил бокал с виски. Я поставил Мохаммеда Резу на ноги, а затем снова экспроприировал появившуюся на столе бутылку виски и осушил её:

– У тебя, Антониу, отличный вкус! И, можешь не благодарить, у тебя теперь есть повод достать ещё одну бутылку виски, я привёл тебе интеллигентного коллегу и собутыльника. Можете поплакать о судьбах умирающих империй, обсудить книжки или что вам там нравиться, думаю общий язык вы найдёте...

Мужчины представительно пожали друг другу руки, видимо они были рады друг друга видеть. Я не стал мешать им болтать и спокойно удалился из поместья при Сан-Бенту. Снова портал и вот я, с тазиком и докторским саквояжем вновь стою на вершине башни тишины. Поставив добытое рядом с Зефиром, я сказал:

– Ну вот, всё что просили. Пехлеви-доси тоже в безопасности. Как у вас?

– Плохо. – сказал Зефир, сосредоточенно смотря в место, откуда должен был появиться ребёнок, – Мы не можем добиться достаточного раскрытия. Пиники на пределе.

Он передал тазик Либеччо, тот снял рубашку, обнажив дыру в груди. Когда волк запихнул в неё с одной стороны кушанья со стола, с другой полилась чистая вода. Ей он быстро наполнил тазик.

Зефир же достал из сумки шприц со стальной иглой, пару раз в него плюнул, наполняя каким-то своими веществами и также передал Либеччо. Тот к тому моменту поставил тазик:

– Что мне с этим сделать?

– Введи в ярёмную вену. Это эндорфины, они должны ослабить боль.

– А ярёмная вена это...

– На шее, она кричит так, что ты должен увидеть.

Либеччо, как неопытный медбрат повиновался каждому приказу Зефира. Тот заметно вспотел и даже наличие инструментов не слишком его воодушевляло. Когда обезболивающее было вколото и Пиники, всё ещё тяжело дыша, перестала трепыхаться и прикрыла глаза, опоссум попросил меня наклониться. На ухо он сказал мне:

– Она это не переживёт. Слишком большой ребёнок в слишком маленьком животе, плюс внутреннее кровотечение. Агонию я сбавил, но надо делать кесарево. Иначе рискуем потерять обоих. Давай, включи весельчака и попробуй как