Молоко и мёд - Артем Рудик

Лояльность может быть обеспечена только силой. Особенно, когда речь идёт о землянах. Земные выползни не способны уважать настоящую власть, доказанную кровью. Они ценят только ту власть, которая их правильно дурит, нежно делая те вещи, которые настоящий воин счёл бы аморальными. Впрочем, не все земляне такие и, как оказалось, даже не все из них стремятся стать всеобщей доминантой.

Памперо вот, оказывается из исключений. И вот, когда перед финальным рывком к Тенерифе и окружающим островам, мы остановились на дозаправку в аэропорту маленького городка Дахла, я решилась поговорить с ней об этом. Расставить все точки над "i". Ситуация располагала к этому, ибо Санта-Анна пошла ополоснуться в Заливе Дахлы, а Феликс ушёл перекусить.

Памперо же стояла одна, уперевшись спиной в подаренный мной Ми-2 "Марабу" и слушая музыку.

– Как дела, козочка? Ничего не надо? Воды может? Или помахать опохалом?

Я старалась действовать так, как вели себя послушные подчинённые, хоть и за долгие годы слегка отвыкла от этого чувства, встроенного в мою культуру. Но девушка не обращала на это никакого внимания и обыденно жестоко сказала:

– Нет, ничего не надо, я всё сделаю сама.

– Это не справедливо! – возмутилась я, – Ты не можешь постоянно отказываться от моей помощи. Ты победила меня. Почему ты не хочешь ни сидеть на моей спине, как на стуле, ни чтобы я тебя мыла, ни чтобы я приносила тебе еду, ни чтобы я благоговейно обращалась к тебе "Госпожа"? Если ты не хочешь пользоваться услугами побеждённых, зачем побеждать?

Она удивлённо приспустила солнцезащитные очки:

– Ты обещала сделать из моего черепа чашу.

– По мне так лучше умереть и пустить свой череп в полезное дело, чем обладать бессмысленной победой. Какой смысл жить, если ты не слушаешь хруст костей врагов и не порабощаешь выживших?

– "Раб не хочет свободы, раб хочет себе своего раба".

– А кто не раб? Хотя бы раб судьбы, своей культуры или личной миссии? Раб собственных убеждений, может?

– Я. – козочка не раздумывала ни секунды, – Если что-то может сделать меня несвободной, я от этого отказываюсь или это разрушаю. К власти это тоже относится. Не терплю собственной власти над кем-то. Она наркотик хуже заккума.

– Кажется, ты не сопротивлялась, когда Мауи даровал тебе силу и бессмертие...

– И где всё это время был Мауи? – она ухмыльнулась, – Конечно, сейчас он вернулся, чтобы попробовать ещё раз навязать всем свою волю... за это он умрёт. После или во время этого умрёт Либеччо. И так будет с каждым, кто решит, будто бы он может навязать мне цепи на руки.

– Ха! Да ты прямо Сехмет или Кали! Красивая и смертоносная!

– В этом то и проблема.

– В смертоносности?

– В красоте. Не знаю, как у вас на планете было, а у нас всегда ценилась тройственность. Три мира: верхний, наш и посмертие. Соответственно и три составных человека: воля, тело и разум. Воля влияет на изнанку мира – Альчеру. Разум даётся Богом Неба. А тело рождается здесь. И вот с телом у меня всегда были проблемы.

– Но оно идеально.

– В этом вся суть и вся соль. Ещё до моего перерождения мне не повезло быть идеальной в глазах окружающих. Все от знати до последних бедняков, истекали слюной при виде меня. Все с восхищением смотрели на мои танцы во славу Бога Неба и видели меня в самых отвратительных снах. Я рано начала это замечать, хотя одержимость к тому времени уже стала разрастаться до статуй, картин и гимнов в мою честь. И там, где на моём месте другая бы стала купаться во внимании, я испытывала непередаваемое отвращение.

– Разве тебя не хотели убить, там сбросить со скалы?

– Обязаны были. Многие не хотели. Перед ритуалом шрамирования и поединком за звание сына неба, вспыхнуло восстание за то, чтобы нарушить традицию и оставить меня в живых. Я не жалею, что не поддержала восставших. Лучше умереть, чем жить под сотнями тысяч сладострастных глаз. И лучше умереть, чем перед ними унизится.

– А кто-то бы убивал, чтобы оказаться на твоём месте.

– Таянна, например. Ей было бы в радость быть идеальной и почитаемой, потому что она никогда такой не была. Для меня же это всё ещё проклятие. Глубинное. Каждый в моём окружении начинает относиться ко мне лишь как к телу. Потому что это человеческая природа. Все любят только тело. Все восхищаются только телом. Все строят культ телесного. Это всечеловеческая примитивная мания. И когда она распаляется, ни совесть, ни мораль, ни культура, ничего больше не имеет значения. Будь ты женщиной, мужчиной. Будь ты любой религии и народности. Ты в тисках этой мании. А значит, я ни с кем не могу чувствовать себя свободной и своей по-настоящему.

– О, это на самом деле многое объясняет. Почему ты никому в Обществе об этом не рассказала? Я думаю, они бы поняли...

– Они не будут меня слушать. Я это знаю. Твоё мнение ничего никогда не значит. Только то, как ты выглядишь и то, что воплощаешь. Люди неспособны смотреть дальше примитивных символов. Даже в Обществе. Может, только Австер мог. Он был свободен. И я свободна. Потому что мне плевать и на своё, и на чужие тела. Плевать и на символы. Я над полем битвы всечеловеческого потребительства.

– И очень рискуешь, ввязываясь в эту заварушку с Мауи...

– Игра стоит свеч, Хамсин. Эта игра стоит.

– Ладно, ты презираешь человеческую культуру, строишь свою. Но мою тоже не обижай. Сделай для меня одолжение, прикажи что-нибудь, не оскорбляй мою честь.

– Ох, так и быть. Принесёшь доктор Пеппер?

Через несколько часов мы собрались,