Пулеметчик - Николай Соболев

не понимал, и вы не понимаете. Рабочие меня любят, но боятся, вы вот ненавидите и совершенно незаслуженно обвиняете меня в том, в чем я не могу быть виновен. Но никто не задумывается о том, что ведь и у меня обыкновенная человеческая душа, что ведь и я такой же человек, как и другие люди, что и у меня такие же слабости, как и у других.

– Да через ваши слабости будут сотни убитых, неужели не ясно?

Гапон молчал. Помолчал и я, поглядел в окно и пожалел, что я не террорист – убить упрямую тварь и сорвать шествие. Или встряхнуть над пропастью, как Ленина. И снова проскочила мысль, что раньше я бы уже взбесился, а сейчас спокоен.

– Хорошо. Мы оставляем за собой право бороться против организации шествия, вплоть до изоляции руководителей Собрания.

– Если это угроза, то предупреждаю, что буду действовать только согласно моим убеждениям, – зыркнул Гапон исподлобья.

На том разговор и окончили.

Июль 1904

Два дня после разговора с Гапоном прошли в лихорадочных попытках исправить или направить ситуацию и начисто разбили наши иллюзии о том, что мы контролируем процесс.

Рабочие пригороды трясло, на Выборгской и Петроградской сторонах, за Невской, Московской и далекою Нарвской заставами, на Васильевском и в Колпино шли собрания и митинги. Мы выдернули всех, кого только могли, и направили в отделы Собрания, пытаясь достучаться и объяснить, что шествие ничем, кроме стрельбы и убитых, кончиться не может.

Но – бесполезно.

Гапон ездил по отделам и произносил речи о том, что нужно идти, причем не просто рабочим, а с женами и детьми, скотина такая, а если царь отдаст приказ стрелять – ну ничего, значит, нет больше у нас царя. Прямо слышалось в этом бессмертное «А бабы новых нарожают».

Брожение и общее возбуждение в городе нарастали, бастовали уже свыше ста пятидесяти предприятий, от многотысячных гигантов вроде Путиловского, «Треугольника» или Невского судостроительного до мелких заводиков и мастерских на два-три десятка рабочих, всего около ста тысяч человек, насколько мы смогли определить.

В отделы Собрания шел поток людей – вступать в члены, подписывать петицию и слушать агитаторов, толковавших ее содержание.

Общий порыв, сродни религиозной экзальтации, охватил питерских рабочих, и мы никак не могли переломить этого настроения. Даже если нам удавалось убедить несколько человек, остальные тут же начинали стыдить «отступников» и кричать на нас, все усилия уходили, как вода в песок. Решимость была необыкновенная, случайные недоразумения гасились суровыми словами «Не время спорить!», если кто-то спрашивал, а вдруг царь долго не выйдет, то ему отвечали, что тогда придется ждать до глубокой ночи и на такой случай просто надо взять с собой еды.

Уже к обеду стало ясно, что в шествии примут участие все отделы Собрания и что наша попытка провалилась. Вечером мы собрались на квартире путиловского инженера Петра Рутенберга, практика из эсеров, носившего усы и очки, прямо как у американского президента Тедди Рузвельта.

Настроение было, прямо скажем, подавленное, в первую голову из-за собственного бессилия перед народной стихией, которая грозила смыть каждого из нас, как щепку.

Снова проскакивали малодушные мысли о том, что я сделал все, что мог, что я уже не мальчик, что у меня семья и любимая работа и надо бросать игры в революцию и просто жить. В конце концов, уехать в Штаты, денег с патентов хватит и мне, и даже внукам, с Эдисоном разберемся…

Но, м-мать, ребята смотрят на меня и надо держаться.

– Остановить шествие мы, очевидно, не сумеем. Поэтому давайте думать, что делать дальше.

– Полагаю, после того как царь так или иначе примет петицию… – начал один из питерских, по виду техник или младший инженер.

Я лишь махнул рукой.

– Не примет. В город уже прибывают войска, то есть власти намерены не допустить шествия, а рабочие, наоборот, настроены во что бы то ни стало дойти до Зимнего дворца.

– Кровопролитие неизбежно? – поднял голову Петр.

– Думаю, да.

Вот так вот, хотел спасти миллионы, а предотвратить бойню и спасти хотя бы несколько сотен не можешь… Спасти несколько сотен… Спасти…

– Товарищи, а есть среди нас медики?

Неожиданный вопрос вызвал некоторое оживление, Красин оглядел собравшихся и ответил:

– Здесь нет, но среди наших много студентов медицинских факультетов…

– Развернуть перевязочные пункты? – Савинков, как всегда, соображал быстрее прочих.

– Да. Несколько, лучше всего что-то вроде санитарных летучек за колонной каждого отдела.

– Людей найдем, нужны деньги на закупку марли, бинтов, йода и прочего, – собравшиеся оживились, почувствовав хоть какое-то дело с реальной пользой.

– Деньги – последнее, что можно сегодня жалеть. Никитич, вы отвечаете за санитарные дружины.

– А если войска нападут на наши перевязочные пункты?

– Нужен флаг Красного Креста и повязки.

– Сделаем.

– Узнайте у медиков, кто из профессоров имеет влияние в Красном Кресте, – обратился я к питерским, – я завтра с утра постараюсь его убедить и уже вместе поедем, договоримся об использовании флага.

– А может, выкрасть Гапона? И запереть его где-нибудь на пару дней, а? – вдруг с надеждой предложил Рутенберг.

Все посмотрели на Бориса.

– С ним постоянно два телохранителя из рабочих, вокруг десятки людей, ночевать он наверняка будет в одном из отделов. Придется действовать силой, а коли так – без стрельбы не обойдется и будут жертвы.

Снова воцарилось тяжелое молчание. Что мы еще можем? Помощь, координация…

– Нам нужен штаб, где мы можем принимать сообщения, какая-нибудь контора, желательно с несколькими телефонами.

– Механический завод Нобеля, – тут же предложил техник и начал деловито перечислять: – Расположен на Выборгской, близко к центру. Большая контора, четыре абонента. Хозяин, Эммануил Людвигович, относится к нам с симпатией, да и завод все равно бастует, конторе делать нечего. Если с ним поговорить, он наверняка не откажет.

– Хорошо. Дальше, нам нужно подготовить две листовки от имени «Правды».

– Почему две? – спросил кто-то из табачного дыма в глубине комнаты, где собрались курящие.

– На завтра о том, как себя вести при столкновении с войсками. При выстрелах ложиться на землю, отходить дворами и так далее. На воскресенье… – я на несколько секунд задумался, – раз уж не можем предотвратить, то должны извлечь максимальную пользу для дела. Нужно писать о том, что мы пытались остановить, ничего не вышло, и потому мы считаем все произошедшее провокацией и возлагаем всю вину на самодержавие. И сворачиваем поддержку полицейских профсоюзов как полностью дискредитированных. И призываем ко всеобщей забастовке.

– А если шествие пройдет мирно и сумеет вручить петицию? – все еще надеялся техник.

– Просто уничтожим тираж.

– Тогда нужен