Первенцы - Дарья Чернышова

Вкус воды изменился. Кто-то топтал землю на берегу. «Это моя вороная, – осознала Итка, – тяжелая со всем этим грузом». Открыв глаза, она до боли сжала поводья, и в это мгновение усатая рыбина всем весом влетела в опору моста.

Камень дрогнул и затрещал, потрясенный силой удара. Ров взбаламутился, запрыгал волнами, и тут – опять толчок, еще свирепее, еще отчаяннее. Итка боролась, чтобы не потерять контроль, не отпускала эту холодную мощь. Мост посыпался, разрушаемый спустя сотни лет исправной службы, и не мог больше сдержать ее натиска.

Она хлестнула хвостом по другой опоре, отплыла в сторону, почуяла новые, чуждые запахи. И как в тот день, когда ханза вернулась домой с трофеями, выпрыгнула из воды, обрушилась на обломки моста, увлекая их за собой в ров.

Придя в себя, Итка взглянула на ворота. Немтырь медленно снял деревянную маску. Она приготовилась, сама не зная к чему, но он только сделал шаг назад – и широко улыбнулся беззубым ртом. Усатая рыбина еще раз подплыла к поверхности, показав блестящую спину, и ушла на дно.

«Прощай», – с горечью подумала Итка, отвернулась и пустила вороную галопом.

За пределами замка ночная тьма окутала черным саваном, но Итка не стала зажигать фонарь. Придержав вороную, вдохнула запахи, прислушалась к тихим звукам. С каждым ударом сердца трески и шорохи становились громче, ближе, ярче, говорили с Иткой на причудливом языке. «Сейчас я – охотница», – повторяла она про себя, отвечая на зов земли.

Вдруг: «У-у! У-у-у!» – донесся грозный голос из лесной чащи. «Подойдет», – решила Итка, и вскоре в длинный рукав кафтана вцепилась когтями безухая сова.

Голодная птица высматривала, чем бы поживиться, пока Итка ее глазами искала дорогу. Выехав к узкому тракту, на развилке свернула на север, и болотница удовлетворенно ухнула: совсем неподалеку ее гнездо. К рассвету сова улетела, оказав Итке услугу и заодно набив до отвала брюхо.

На восток от тракта уходила проторенная тропа, ведущая к большой деревне, очертания домов которой угадывались в утреннем тумане. С запада над дорогой нависал поредевший лес; его голоса звучали немного тише, чем в окрестностях старого замка. Увидев на сосновом стволе странную отметину, Итка подвела лошадь ближе и присмотрелась. Зарубка крест-накрест, довольно старая.

Итка распрямилась и окинула взглядом нестройные ряды деревьев: кто-то через одно пометил их такими же знаками. Вороная прошагала немного дальше по тракту, и засечки следовали за ней. «Их могли оставить лесорубы, – попыталась рассуждать Итка. – Или не лесорубы».

Поломать бы сейчас вместе с Гашеком головы над этой загадкой.

Груженная скарбом кобыла почти по-человечьи вздохнула, словно намекая, что предпочла бы пастись на зеленом лугу, а не тащить на себе все Иткины тяжести. Неужто проявление недовольства? Так и до задорного ржания недалеко.

Навстречу выехала телега, запряженная счастливой соловой лошадкой, которую совсем не торопил возница. Итка давно усвоила, что от незнакомцев можно ожидать чего угодно, и заранее немного отпустила поводья. Мужчина на телеге помахал рукой и, когда поравнялись, остановился.

– Здравствуй, красавица, – добродушно поприветствовал батрак. – Едешь домой погостить?

– Я… да, – подхватила Итка. – Я живу… далеко. А что это за…

– Вот и я за дочкой в город еду, – не дослушав, с гордостью протянул он. – Умница она у меня, студентка. Ганной зовут. Знаешь, может, такую?

– Кажется, слыхала, – солгала она и подумала: «Несчастный. Как же он расстроится, когда узнает, что девочек не берут в академии». – А что это за отметки, дяденька?

– На деревцах-то? Да Горýшка баловался, – отмахнулся возница и, не получив ответа от растерявшейся Итки, усмехнулся. – Совсем ты, видать, издалека. Все здесь Горушку знают.

Потом они обменялись вкусностями из дорожных сумок, как принято в этих краях, и Карел – так звали возницу – рассказал историю Горуна Жильмы.

Сын деревенского мельника, он, как все горячие головы, мечтал однажды покинуть дом и отправиться изучать мир. И вот началась война с дикарями-хаггедцами, обещавшая, ко всему прочему, легкую наживу. Горушу не удержать: мать рыдает и кровь кипит, а господин-то набирает войско. Выпорхнув на свободу, Жильма – в прямом и переносном смысле – немедленно расшиб лоб о тяготы походных будней. О военном периоде бурной жизни Горуна мало что известно, но поговаривали, будто в настоящей армии он не задержался.

– А что столько лет можно делать на вражьей земле – это ты понимай как знаешь, – многозначительно добавил рассказчик.

Но вот однажды, еще до заключения мира, блудный мельничий сын Горушка вернулся домой: с ног до головы в серебре да злате. Израненный, постаревший, страшный. И совершенно, вдребезги безумный.

Рыдающая от счастья мать вскоре опять плакала от горя, а Горуна Жильму стали видеть то тут, то там, в корчмах да на задворках, но не далее пары дней пешком от родимой мельницы – здесь Карел указал в сторону деревни. Со временем люди заметили, что в теплое время года Горушка почти здоровый человек; весной и летом мать даже спокойно принимала его в доме. К холодам бедняге плохело. Он становился сам не свой и убеждал всех, что война не кончилась, что звери-хаггедцы у порога, что нужно взять оружие и спрятаться.

И Жильма спрятался – в этом самом лесу, в старой охотничьей хижине, обустроив ее как крепость. Засечки на деревьях значили, что здесь его «безопасная» территория, куда смели заходить только самые опытные охотники: надеясь обезвредить врагов, безумный Горуша расставлял по всей чаще ловушки.

– Он, говорят, даже стрельнуть может с перепугу. – Карел угрожающе потряс пальцем. – Или камушком в тебя бросить. Рано он что-то в этот год ушел, – вдруг вздохнул батрак, – даже девки еще вокруг костра не сплясали. Так я вот о чем: захочется тебе в кусты – выбери те, что от меченых деревьев подальше.

Поболтав чуть-чуть о разной ерунде и с искренним сожалением распрощавшись, Итка выждала, пока телега Карела растворится вдалеке, и направила вороную в лес.

Засечки быстро кончились – видно, Горуше наскучило их оставлять. Но в том, что его жилище все ближе, сомневаться не приходилось: тут и там развешанные на голых ветвях кости и тряпки нагоняли, наверное, жути на врагов. «Земля разделяет со мной мой страх», – вспомнила Итка и спешилась, перехватив поводья.

Она шла осторожно и каждый шаг выверяла дважды, не полагаясь только на себя: лес всегда помогал ей, не подвел и в этот раз. Проведя вороную мимо больших силков, Итка взяла в руку горсть земли и повторила жест хаггедки: голова, сердце,