Дневники голодной акулы - Стивен Холл

— Правда.

— Так что тебе будет намного хуже, чем мне, если ты вздумаешь исчезнуть. Ну что?

Никакой реакции из ящика.

— Ладно, открываю.

Я щелкнул задвижкой и распахнул дверцу настежь. Через мгновение оттуда выбралась рыжая туша Иэна; сперва он ступал осторожно, затем, оглядевшись вокруг с выражением, какое напускают на себя взрослые дебилы, когда глядят на новые машины других дебилов, неторопливо затрусил в глубины склада.

— Он не вернется.

— Брось, — сказала Скаут, убирая свой блокнот. Потом, видя, что я по-настоящему обеспокоен, добавила: — Разумеется, вернется. Ты ведь растолковал ему насчет тунца и всего остального.

— Да ну тебя, — сказал я, улыбаясь против своей воли. — Но я не знаю, что буду делать, если его потеряю. Просто мы всегда были с ним вместе, понимаешь?

— Понимаю. Он вернется. Не беспокойся, — Скаут встала. — Давай разведем костер, пока еще не совсем стемнело. Там, возле люка, через который мы поднялись, валялись несколько деревянных поддонов, не принесешь ли парочку сюда? А я пока соберу бумаги для растопки.

Что-то во мне порывалось сказать — а вдруг кто-нибудь сюда заявится, если мы разведем костер, вдруг кто-нибудь вызовет полицию? Но я промолчал, отчасти потому, что слишком устал, и отчасти потому, что начинал понимать, как устроено внепространство — в нем никто никогда не появляется.

Несмотря на беспокойство об Иэне, я испытывал теплое чувство, оттого что мне опять предстояло спать в одном помещении со Скаут. Быть частью команды, частью единого целого. В тысячный раз за тот день я думал о том, как с ее бледных ног соскальзывают мои брюки и как она через них переступает, в моих трусах, плотно облегающих ее таз и бедра. Быть частью команды, думал я, да, конечно, Эрик, вот что это такое. Я пошел за поддонами.

* * *

Костер разгорелся, отбрасывая тени. Мы открыли банку бобов и стали поочередно обмакивать ломти хлеба в оловянную миску Скаут, служившую нам для совместной трапезы. Я сказал, что надо бы попробовать поджарить хлеб на костре, но Скаут улыбнулась и помотала головой.

— Поджаривать хлеб на открытом огне. Звучит, как нечто самое древнее в мире, правда? Но ты только спроси хоть у кого-нибудь, кому приходилось попробовать.

Я стал гадать, не пытался ли когда-нибудь Эрик Сандерсон Первый поджарить хлеб на костре рядом со своей палаткой на Наксосе. Не делали ли мои руки подобной попытки? Я представил себе, как они с Клио ругаются из-за испорченного хлеба, а потом — как они над этим смеются. Когда их обоих не стало, история забыла о том, имело ли когда-либо место такое событие и как они на него отреагировали, если имело. Глядя в огонь, я решил не мешать им смеяться. До меня вдруг дошло, что я уже очень долго не думал об Эрике Сандерсоне Первом.

Когда бобы исчезли, Скаут налила в миску немного воды и ополоснула ее.

— Знаешь, ты не спросил меня еще об одной вещи.

— Одной? — сказал я. — Я тебя вообще ни о чем не спрашивал. Я не знаю, действительно ли тебя зовут Скаут, откуда ты, сколько тебе лет — я вообще ничего о тебе не знаю.

— Верно. Но этих вопросов ты не задаешь, потому что для парня ты на удивление тактичен. Понимаешь, что я натура тонкая, и не хочешь ранить моих чувств.

Я попытался найти в этих словах какую-нибудь ловушку, но никакой ловушки в них не усматривалось.

— Спасибо, — осторожно сказал я.

Скаут улыбнулась. Если и здесь присутствовал какой-то подвох, то его скрывали отблески костра.

— Но вернемся к тебе. Нет, на самом деле ты хотел спросить меня о том…

— Кто тебе сказал, что ты можешь надеть мои трусы?

— И нельзя ли будет получить их обратно нестиранными?

— А ты изрядное шило в заднице, знаешь ли.

— Как тебе угодно, мальчик, чувства прячущий в подвальчик.

Я сопроводил улыбку кивком, глядя в огонь, позволяя ему втянуть меня в себя и ничего не говорить в ответ. Секунды, тикая, близились к тому, чтобы обратиться в минуту, веселье, легкомыслие — все улетучилось через разбитые стекла над нашими головами. Бетонный пол под моими скрещенными ногами был тверд и холоден, а все помещение — огромно, черно и пусто. Я опустил взгляд на свои пальцы, ладони и запястья, которые большую часть своего существования принадлежали Первому Эрику. Мне было ясно, что шутки и игры не могли укрыть меня от того, что я есть, от реального положения дел. Болезненная правда состояла в том, что вся эта передышка была чистой случайностью.

— Продолжай, — сказала Скаут, и мне показалось, что я вижу нечто подобное и в ней — опять этот внутренний холод.

— Понятно, — сказал я. — Я просто имел удовольствие притворяться обычным человеком.

Она медленно кивнула, глядя в красные угли.

Деваться было некуда.

— Ладно, тогда я спрошу. Кто он, этот наниматель мистера Никто?

— Спасибо за тактичный вопрос.

Она повернула голову, и все ее лицо скрылось в тени.

— Скаут?

— Он ужасен, но отчасти он — это я.