Александра. Большая игра. (книга вторая) - Олег Ростов

— Какой, отче?

— Сама увидишь.

Мы подошли к дверям апартаментов Понтифика. Тут стояли два гвардейца-швейцарца. Викарий постучался и открыл дверь.

— Можно, Ваше Святейшество? Королева Александра.

— Пусть зайдёт. Ты тоже, Доменико.

Мы зашли. Понтифик стоял у окна. Заметила картину, размерами примерно два с половиной метра на два, прислонённую к стене и накрытую полотном.

— Добрый день, Ваше Святейшество. — Поприветствовала я папу. Он повернулся ко мне. Улыбался.

— Здравствуй, Александра. Знаю я, что ты скупаешь картины итальянских живописцев. И в дар принимаешь. Не слишком ли ты переплачиваешь за них. — Понтифик явно намекал на картины, купленные в Лукке и в Венеции. А так же у флорентийского банкира Аньоло Дони. Я отрицательно покачала головой.

— Нет, Ваше Святейшество. Не сильно. Поверьте, это всё оправдается. Микеланджело я уже сказала, что деньги приходяще и уходяще, а искусство вечно.

— Ты же сама говорила мне, что нет ничего вечного в этом мире?

— Это иносказательно, насчёт искусства. Пока существует человеческая цивилизация, искусство будет жить. Нас не станет, а картины великих мастеров останутся.

— Великих?

— Великих, Ваше Святейшество.

— Хорошо. Пусть так. Я тоже решил сделать тебе подарок. Чтобы ты помнила Понтифика.

— Я и так Вас не забуду, Ваше Святейшество.

— Это хорошо. Доменико, сними покрывало. — Папа кивнул на картину. Викарий сорвал покрывало. Я, увидев, что мне предназначено в дар, потеряла дар речи. Такого не может быть!!! Передо мной была та самая «Сикстинская Мадонна». Если сказать, что я была шокирована, это ничего не сказать. Понтифик заметил моё состояние. Самодовольно улыбнулся. Я посмотрела на него.

— Но как?

— Что как, Александра?

— Это же «Сикстинская Мадонна»!

— Всё верно. Её написали специально для Сикстинской капеллы. Madonna di San Sisto a Piacenza. Но сейчас исключительный случай. Александра, если уж Орден Униженных привёз тебе свою самую главную картину, «Алтарь Оньиссанти» или по другому «Мадонна Оньиссанти» в обмен на твой плащ, то я не мог не сделать того же, за тот дар, который ты сделала для Римско-Католической Матери Церкви. По моему повелению, «Madonna di San Sisto a Piacenza» была привезена из Пьяченце. Кстати, автор этой картины здесь. И очень хочет тебя увидеть. Специально примчался из Флоренции.

— Рафаэль?

— Он самый. Раффаэло Санцио. Просил допустить его к мощам Апостола. Но я пока ему отказал. Кстати, раку для мощей сделали. Украсили золотом и драгоценными камнями. Хочешь посмотреть?

— Конечно. Но позже. А Рафаэль, где он?

— Здесь, во дворце. Позвать?

— Конечно, Ваше Святейшество.

— Доменико, распорядись, чтобы сюда пригласили Раффаэло Санцио.

Викарий кивнул и вышел. Я рассматривала «Мадонну». Коснулась её кончиками пальцев правой руки. Оглянулась на Понтифика.

— Она прекрасна. Я даже не знаю, что и сказать.

— Как ты всё это будешь вывозить?

— У меня есть фургоны. Я туда загружу картины и гравюры. Всё упакую, чтобы не дай бог повредить их. Прошу, Понтифик, разрешить зайти в Рим оставшемуся моему охранению и завести в город фургоны для погрузки. — Он кивнул.

— Хорошо. Сегодня они зайдут. Но останутся рядом с Ватиканом. Фургоны, сколько тебе нужно будет для погрузки, можешь завести в Ватикан.

Через минут пятнадцать, в кабинет к Понтифику постучались. Зашёл викарий.

— Раффаэло Санцио, Ваше Святейшество.

— Пусть зайдёт.

Зашёл молодой и очень красивый мужчина. Он поклонился Понтифику, потом мне. Смотрел на меня во все глаза. Рафаэлю исполнилось 33 года. Но он выглядел моложе своих лет.

— Ваше Величество, Александра Комнина? — Спросил он с придыханием. Говорил на итальянском. Понтифик пояснил Рафаэлю, что Королева не знает итальянский. Надо говорить либо на латыни, либо на французском. Рафаэль перешёл на латынь и вновь задал вопрос. Я ответила:

— Она самая, Рафаэль. Рада тебя видеть.

Он подошёл ко мне, я протянула ему правую руку. Он склонился и поцеловал мне тыльную сторону кисти.

— Ваше Величество, я в восхищении. — Мне тут же вспомнился эпизод из «Мастера и Маргариты», когда кот Бегемот и Коровьев приветствовали гостей бала у Воланда: «Мы в восхищении! Королева в восхищении!» Чуть было не рассмеялась.

— Он всё у меня спрашивал, на самом ли деле Ливонская Королева красива? Я сказал ему, что да. Молода и красива. — Пояснил Понтифик.

— Рафаэль, а ты не против, что Понтифик решил подарить мне твое одно из самых замечательных творений? — Спросила я его.

— Нет, Ваше Величество. Я, наоборот, очень рад, что моё творение, как Вы сказали, будет радовать и услаждать ваш взор. Я бы хотел написать Ваш портрет. А ещё, у меня возник замысел, написать с Вас новую Мадонну. Можно ли мне будет это сделать?

— Портрет можно. А вот Мадонну… Я даже не знаю. Разве такое допустимо, Ваше Святейшество? — Посмотрела на Понтифика.

— А с кого они вообще пишут образ Мадонны, Александра? Подумай. Ведь кроме тебя, лицо Мадонны никто из ныне живущих не видел. — Ответил Понтифик. Рафаэль, услышав такое, завис, словно закоротивший процессор. Смотрел на меня уже не только с восхищением, но и с обожанием. Мне даже стало как-то неудобно.

— Будь осторожна, Александра. Раффаэло у нас очень влюбчивый мужчина. — Усмехнулся Понтифик. — Он даже стихи пишет, когда влюблён.

— Правда? — Посмотрела на мастера.

— Да, есть такое, моя Королева… Можно я так буду называть Вас, Ваше Величество?

Однако, как шустрый молодой человек. Я засмеялась.

— Хорошо, Рафаэль. Называй. А можешь почитать что-нибудь из своих стихов?

— Я их все забыл. Но, глядя на Вас, моя Королева, у меня рождается в сердце новая поэзия.

— Что, прямо сейчас, тут?

— Да. Послушайте:

И кисть моя смела, и краски живы,

Но как они мертвы перед тобой,

Как этих нежных лилий, роз отливы

Изобразить с такою красотой?

Амур, умерь слепящее сиянье

Двух дивных глаз, ниспосланных тобой.

Они сулят то хлад, то летний зной,

Но нет в них малой капли состраданья.

Едва познал я их очарованье,

Как потерял свободу и покой.

Ни ветер с гор и ни морской прибой

Не справятся с огнём мне в наказанье.

Готов безропотно сносить твой гнёт

И жить рабом, закованным цепями,

А их лишиться — равносильно смерти.

Мои страдания любой поймёт,

Кто был не в силах управлять страстями