Хмурь - Ирина Лазаренко

Лицо сирены кривится, она старается приспособить рот для непривычных ей звуков. Это чего, она не только мои слова понимает, но и свои может говорить? Она соображает, что такое речь и для чего нужна, она исхитрилась выучить какие-то слова…

Как творина может выучить слова?!

Делаю еще шаг назад. По спине бегут мурашки, в пальцах колет.

– Чушь собачья, – говорю я, и мой голос дрожит от прибрежного ветерка. – Ты не взаправдашняя. Ты не понимаешь ничего. Как птица, что к Накеру прицепилась.

Сирена шипит на меня и вдруг, обернувшись на берег, с плюхом уходит под воду. Я гляжу, как разбегаются круги, и мысли мои разбегаются так же, не могут собраться в кучу.

По настилу бубухают шаги. Я сильно тру щеки ладонями и смотрю на того, кто топает ко мне из темноты. Кто ж это может быть такой, мелкий для варки и большой для человека?

Отворачиваюсь к морю. Там всё понятно и просто, там Пёс играет с маленькими волнами, красит их серебряным и желтым, а волны подставляют ему выгнутые спинки, потому что скоро начнется прилив. Или нет.

– Псина поведал, что ты взяла привычку подолгу просиживать здесь, – говорит Гном.

В прежние времена эта неторопливость Гнома меня так притягивала. Умиротворяла прямо, унимала мою собственную вечную тревогу. И его манера говорить, перенятая от старого Пня, мне тоже нравилась. Сама я нахваталась словечек от Хрыча и Бородача, и непонятно мне, как такое возможно, ведь к ним я не питала особой теплоты, старый Пень был всяко поприятней.

А, не важно. Теперь Гном меня почти что бесит. Такой большой, уютный, неспешный, обстоятельный. Тупой, как полено.

– Всё-то знает этот Псина, ты погляди, – бросаю, не поворачиваясь.

– Едва ли всё, но больше многих прочих, – отвечает Гном как-то мрачно. – Только не о всех вещах он готов говорить открыто и честно, а мне нужно определить для себя эти вещи, получить ясность…

И он рассказывает про то, как ему нужно знать о своем происхождении. Говорит о своих сородичах-варках и как всё это время хотел попасть сюда. И как «обескуражен», оказавшись здесь и получив от варок совсем не то, что хотел, ну то есть ничего не получив. Много он говорит, в общем, и так это делает откровенно и прямодушно, что меня разбирает неловкость, будто я подсматриваю за ним.

Я даже не улавливаю, в какой момент оборачиваюсь к нему, а когда оборачиваюсь – начинаю хуже понимать, про что он говорит. Засматриваюсь. Гном не стал сбривать усы и бороду, отросшие в Энтае, но с ними он выглядит не старше, а просто милее. Он скупо жестикулирует, подкрепляя свои слова, и в свете факелов выглядит умным чудищем из байки, диким, но ужасно прекрасным.

– Словом, ты хочешь знать, отчего варки не плодятся с людьми, – перебиваю его. – И откуда ты тогда взялся.

Едва удерживаюсь, чтобы не треснуть его.

– Да ты погляди на варок и погляди на нас! Они же здоровенные! Баба помрет под варкой, а мужику от варчихи радости – как от каменной горы!

Грубовато получилось, но трудно мне стоять и смотреть на Гнома в свете факелов. Слишком уж он привычный и при том – слишком новый, так и хочется попробовать на зуб это новое. Потому во мраковой заднице я видала эти постоялки со старым-новым Гномом на вечернем бережку.

И еще, когда я на него гляжу, мне очень-очень грустно делается от того, что его сородичи варки вымирают. Пускай они живут дольше людей, пускай их мужики живут дольше варчих и берут себе сразу по две-три жены, всё равно каждая родит лишь одного варчонка, а то и одного не родит. Так что всё равно варки перемрут раньше или позже. Мне не нравится, когда вокруг умирают.

Из клетки раздается плеск. Оборачиваюсь и вижу мою приятельницу-сирену – висит, как и прежде, уцепившись за прутья, глаза – блестящие каменья, груди – нараспашку. Гном при виде этого дива замокает на полслове и зависает, как подъемник со слетевшей шестернёй.

– Псину спроси, – говорю поспокойней. – Он ведь не просто собиратель, он хорошо всё знает, ну, кто с кем плодится.

– А? – тупо переспрашивает Гном, всё пялясь на сирену.

– Псина, говорю. Большущий знаток плодежа. Даром, что ли, к нему все бабы с брюхами таскаются шептаться? Не только твоя же.

Он затравленно смотрит на меня, тут же отводит глаза и начинает бормотать что-то невнятное про Тучу, про Псину, а я вдруг понимаю, что меня грызло в поведении собирателя. Еще с Энтаи.

– Гном, а про что им шептаться вообще?

Громко хрустнув пальцами, он не по-гномьи быстро начинает растолковывать, что варочьи лечители не подходят для людей, а Псина всё знает о человеческих телах, поскольку в испытарии много за ними наблюдал…

– Да я не про то!

Он умолкает. Я чувствую на себе взгляд сирены, такой чесучий, любопытный. Она точно всё понимает!

– Зачем им какие-то советы, бабам этим?

Он смотрит на меня непонимающе. Я едва сдерживаюсь, чтобы не отвесить пинка этому тугодуму.

– Понятно, зачем они нужны Туче, – от её имени у меня зубы ноют, как если бы я грызла сосульку. – Вы с ней… не одинаковые. А другим – зачем? С каких пор бабам с брюхами советы нужны, да еще от мужика? И откуда их столько пузатых взялось из испытария? И почему ни одна оттудошняя варчиха с нами не пошла в Подкамень?

Гном трёт лоб. За спиной громко плюхает вода – сирена снова нырнула.

– Псина чего за нами попёрся? Просто так, что ли, по велению души?

Из клетки несётся шипение. Сирена прижалась к прутьям лицом, её сильно кривящийся рот похож на звериную нору, оттуда змеёй трепещет язык и несётся шипение:

– Дел-ла… тфа-ай! Тфа-а-ай дел-ла!

От этого шипения в мою спину и плечи впивается зябкая жуть, я ёжусь, растираю плечи руками, прогоняя страх, но он не отступает, кусает меня за пальцы. Хочу уйти отсюда, далеко уйти. Но я не в силах сделать шаг и перестать смотреть на сирену. Гном, напротив, подходит ближе к клетке – нет, слишком близко, так близко нельзя и над берегом катится громкий окрик стражника, он велит нам убираться уже от тварей к демоновой матери, пока стражник нам хорошенько не врезал.

Мотаю головой. Слишком в ней много мыслей и вопросов, до треска.

– Она сбесилась, – говорю про сирену и удивляюсь, какой слабый у меня голос. – Творины, верно, по ночам дуреют. Не надо было сюда приходить.

Гном подходит, протягивает руку. Ноги у меня дрожат, так что я с радостью на него опираюсь.

Сирена трясет прутья клетки, бьет по воде хвостом и громко шипит:

– Тфа-а-ай!