Костяной - Алексей Провоторов

Я уже слышал топот напрямую, как и хриплое дыхание. Положил руку на пустые ножны. Эх, если бы я не слез с коня, я мог бы проверить, правду говорят о нем или врут.

Фемур заржал. Я метнулся к нему, подхватил увесистую палку с влажной палой листвы, и тут увидел это движение, темную тень и горящие глаза. Когда оно прыгнуло, за ними остались смазанные полосы.

Раздался рык в полный голос, короткий шум и почти человеческий крик коня.

Я выскочил на дорогу.

Они танцевали в неживом свете гниющего леса, бледный конь и тяжелый черный зверь с длинной мордой, словно волк, только огромный, едва ли не с коня ростом. По светлому плечу Фемура струилась синевато-черная в темноте кровь. В ней текущими полосами отражались светящиеся деревья.

Я бросился к ним, яростно крича, и взмахнул дубиной. Голубые огоньки пробежали по осклизлой древесине, и я чуть не выпустил оружие из рук.

Фемур отпрыгнул в мою сторону, зверь – в противоположную. Потом нагнул голову, припал на лапы и ощерился.

–Убирайся к Бетони!– заорал я во весь голос.

Какое-то мгновение я думал, что он нападет. Прыгнет на меня и положит конец этому длинному-длинному дню. Но он замешкался, и я вскочил в седло. Я боялся, у Фемура подогнется раненая нога и я полечу кубарем, но нет, он лишь раз оступился, прежде чем сорваться в галоп.

Мы бежали из тех мест как могли. Фемур вынес меня, и нас нагнал разве что тяжелый, дрожащий рык, который зверь бросил нам в спину.

* * *

Под пристальным взглядом звезд я чувствовал себя неуютно; лес по правую руку шуршал, скрипел, вздыхал, иногда окликал меня голосом совы, провожал взглядом белых глаз; ощупывал щелчками летучих мышей, дразнил горьким запахом желудей.

Коню моему становилось худо. Он шагал, запинаясь, сбиваясь на какой-то неуловимо другой способ переставлять конечности; яподумывал над выражением «идти рысью», и по спине начинали гулять мурашки. Фемур теперь двигался как хищник.

Кожа его натянулась на лопатках, живот раздулся на какое-то время, но быстро опал; шерсть начала было линять, потускнела и встала дыбом.

Изменился запах коня. От него теперь тянуло мускусом и мокрой псиной. Что-то с моим конем было не то.

Видно, существо, укусившее коня, оказалось оборотнем, и Фемур менялся прямо под седлом. Я гадал, не догнала ли нас тогда сама Бетони, обернувшаяся зверем?..

Ночь была на исходе. Мы приблизились уже к Козьей чаще.

Громко заскрипело дерево, я обернулся на звук, а когда повернулся обратно, на дороге стоял Кровожадный, протягивая ко мне чудовищно длинную руку. Меня бросило в жар от неожиданности. Его темную фигуру едва было видно в темноте, но от числа фаланг на пальцах меня как-то замутило.

И еще мне не понравилось, что Фемур остановился. Он же должен был выносить ездока из любой неприятности, разве нет?..

Страх инеем посыпался мне за воротник.

–Не обманул,– сказал Кровожадный.– Но что-то твой конь не слишком хорош. Пожалуй, я съем и тебя тоже.

Чудище продело когтистый палец в кольцо трензеля.

Фемур молча посмотрел на Кровожадного, потом сделал шаг навстречу. Открыл пасть, непомерно огромную, оголив раздутые десны, как влажный розовый клюв, со щелчком распахнул челюсти на неимоверный угол и взял Кровожадного за голову острыми треугольными зубами, раздробив ее, как замотанный в рванину глиняный горшок.

Кровожадный дернулся только раз, всплеснул руками, а конь заглотил его в четыре укуса.

Я сидел, боясь шелохнуться. Но Фемур просто мотнул головой, морда его разгладилась, только глухо заурчало внутри. И мы поехали дальше как ни в чем не бывало.

У огромного пня он остановился, сунулся на обочину, мордой в лес. Зашел в темноту меж деревьев. Я уж думал, что он собрался охотиться, но тут что-то тускло блеснуло в темноте.

Фемур нашел мой меч.

Я поднял оружие, и мы вернулись на дорогу.

* * *

Под утро, в молочно-белом тумане, я остановился и осмотрел, коня, как мог.

Его била дрожь, иногда пробегала судорога, словно там, внутри него, под конской шкурой, ворочался зверь.

Я промыл его рану вином, потратив все, что у меня было, и, отрезав полосу от плаща, перевязал.

Я чудовищно вымотался и очень хотел спать. Есть тоже, но есть было нечего, а для сна ничего не требовалось, кроме дикой усталости и плоской земли. И то, и другое имелось, и я уснул через полминуты.

Проснулся скоро, от какого-то кошмара и голода.

Рядом нашлось озеро. Я сел на поваленное дерево, смастерил удочку – нить у меня была.

Мне удалось поймать рыбу, и я запек ее в глине. На какое-то время это сделало меня счастливым.

Позади, далеко-далеко, мне почудилось конское ржание. Я не хотел ни с кем встречаться и поспешил взобраться в седло.

Внешне Фемур уже вроде пришел в себя, только словно похудел, и мы продолжили путь.

…Наступало утро. Туман утекал в лес, прятался за деревья, уходил в землю до ночи. Тоскливо кричала где-то птица; может, у нее что-то не заладилось с утра. Лес стоял безмолвный, словно отвернулся от меня.

Мы ехали в этом тумане тихо, как призраки. Так же тихо с морды Фемура падала пена. Ему все-таки было нехорошо.

Я спустился в урочище, к пещере за каменной дверью. Спешился у ступеней. Пришла пора сделать последний шаг, то, ради чего все это было. Прости, Мерна, я надеюсь, что ты простишь меня, но больше всего я надеюсь, что ты никогда не узнаешь.

Безучастное небо светлело над головой. Глаза коня отсвечивали белым, словно на дне их тлело слабое, неживое пламя; шерсть на загривке топорщилась, он был мокрым от тумана, но, как мне казалось, и от слабости тоже.

Я вынул из сумки, из темного холста, яблоко, бледное, как плоть под луной, и протянул его Фемуру.

Конь посмотрел на меня измученным взглядом и взял.

И тогда, убедившись, что он съел яблоко, не выплюнул, проглотил, я вытер липкие руки о плащ и приблизился к лестнице.

Где-то вдалеке мне снова послышался шум. Может, какой-то зверь бродил в чаще.

Я потянул за веревку, скрытую в ветвях, и, наверное, где-то в недрах пещеры раздался неслышный мне звон.

Камень расступился, и Хорнбори вышел ко мне, в серебряной шапке, в кожаном кузнечном переднике. Я знал, что за внешними каменными дверями есть и внутренние. Уж гномы умели основать неприступное логово. Мелкие, но рукастые недомерки. Я вот не могу соорудить ничего прочнее шалаша.

Хорнбори спустился ко мне и крепко поздоровался за руку. Я вдохнул и выдохнул как можно тише, закусил губу и тут же отпустил. У меня еще был шанс сделать шаг назад, шанс сказать.

Но Мерна. Только ради тебя, сестра. Только. Пусть меня считают не совсем человеком, пусть я совершал преступления и едва не был за них казнен, но это – только ради тебя.