Другая жизнь. Назад в СССР. - Михаил Васильевич Шелест

Говоря, я показывал, как надо нырять и бить. И получалось у меня так ладно, что все вдруг перестали дурачиться и уставились на нас с Андрюхой. Вернее – на меня, топчущегося вокруг Давлячина и наносящего удары в воздух, но в максимальной близости от его тела.

- Ты что? Ты что? – наконец выдавил Давлячин.

Он тоже топтался, только не понимал, куда ему бежать, потому что я был везде.

- Шелест совсем озверел. Вот историчка довела! С дуба рухнул? На людей бросаешься!

Это вызверилась на меня Танька Зорина. Она смотрела на меня дико сощурив глаза, а на лице её поступили белые пятна. Она ещё и слегка шепелявила и звучали её слова, как шипение змеи.

- Ты что, Танюша, это мы отрабатываем. Показываю твоему Андрею, как боксировать надо. Чтобы он тебя смог защитить.

- Ка… Ка… Какому, «моему»? – задохнулась от гнева Зорина. – Ты ду… дурак, Шелест?!

Девчонка вбежала в класс, схватила портфель и рванула по рекреации.

- Чего это она? – ошарашено спросил я Давлячина.

- Дал бы я тебе сейчас в харю, да здоровый ты больно! – выдавил белый, как мел Андрюха, а я вспомнил, что они станут «официально» дружить с Татьяной только к концу девятого класса.

- Андрюш, Андрюш, извини! Млять! Не хотел!

Я взял его за руку.

- Ты, мудак, всё испортил! – раздражённо сказал он и попытался выдернуть руку.

Раздался треск и у меня в руках остался его рукав.

- Бля-я-я! – вырвалось у меня.

- Вот, точно - мудак! – громко сказал Андрюха и влепил мне по лицу неплотно сжатым кулаком левой руки. Послышался громкий хруст. Я вспомнил, что у Андрюхи позднее оказалась какая-то болезнь с хрупкими костями.

- А-а-а! – заорал он, и схватился голой правой рукой, смешно торчащей из рубашки без рукава, за предплечье.

Увидев его голую руку и вообще фигуру без рукава с искривлённым болевой гримасой лицом, я глупо заржал.

- Вот придурок! - сказала моя двоюродная сестра Ирка. – Повели, девочки, этого сразу в медкабинет.

- Я-то при чём?! – удивился я. – Он меня по, э-э-э, лицу стукнул между прочим, могла бы и пожалеть братца.

- Да на тебе пахать нужно! – бросила она крылатую в то время фразу и они повлекли Давлячина вслед за Зориной Татьяной. Это было похоже, как муравьи тащат гусеницу в муравейник и я снова заржал.

- С тобой, что-то не так, - сказала Наташка Терновая. – Не смог же ты вдруг стать моральным уродом? Что стряслось, Миша?

Мы с ней немного дружили. Чисто по школьному. Была какая-то меж нами духовная связь, человеческая симпатия. У меня, по крайней мере. Что там было у неё я не знал ни в этой ни в другой жизни. Я так подумал и сказал.

- Фиг его знает, Наташа, что-то шарики за ролики с этой историей заходят. Боюсь я историчку.

- Понятно, - сказала Наташка. – Такое бывает. Называется - нервный срыв.

- Ты прям-таки, как врач. Хлобысь, и диагноз. Пойду-ка я присяду.

- Сядем усе, - сказал тоном Папанова из «Бриллиантовой руки» Андрей Ерисов, пробегая мимо.

- Типун тебе на язык, - буркнул я и подставил ему подножку.

Нога сама выскочила вперёд и зацепила его ногу. Хорошо, что в двери кабинета образовалась приличная пробка и Ерисов, влетел в неё головой, а не в дверной косяк. Ученики, как кегли разлетелись в разные стороны, Мокина и Фролова завалились задрав подолы кверху задами.

- Оба-на! – воскликнул Лисицын и заорал на весь коридор. – Кусочек сэкса! Кусочек сэкса!

- Млять! – заорали Фролова и Мокина одновременно, окучивая Ерисова кулаками и ладонями. – Ты что, Ерисов, мудак?! Какого хера!

- Это Шелест мне подножку поставил, - заныл Андрей, выбираясь из-под юбки Мокиной. Все пацаны, оказавшиеся в этой рекреации, ржали так, что тряслась школа.

- Какой, Шелест, мудила?! - крикнула Фролова, но потом посмотрела на меня и заорала. – Шелест – козёл! Всё брату скажу. Он тебе наваляет, пи*дюлей!

- Я-то тут причём, если Ерисов – сексуальный маньяк. Он специально сделал вид, что споткнулся, чтобы пощупать вас.

Пацаны ржали и пялились на поднимающихся с пола девчонок.

- Что уставились, козлы? – выкрикнула Мокина. – Трусов не видели?! Нате, смотрите!

Она снова задрала вверх юбку, оголив свою довольно симпатичную нижнюю часть тела.

- Мокина была ещё та оторва, - вспомнил я мысленно и переспросил сам себя. – Почему была? Вот она! Стоит передо мной, как лист перед травой. В полном расцвете девичьих сил и лет.

Мокина внешне напоминала Мальвину, но характер и повадки у неё был – Лисы Алисы: где улыбнётся, а где и пошлёт так, что у пацанов уши в трубочку сворачивались. Что-то у неё с семьёй было не просто… То ли отец сидел, то ли мать…

Фролова Людка была порядочнее Мокиной, но тоже за словом в карман не лезла и, ходили слухи, что она уже гуляла с парнями постарше. И брат у неё был с непростой судьбой. Да-а-а… А у Мокиной слава была интереснее. Ха-ха!

- Замутить, что ли с ней? – вдруг пронеслась шальная мысль.

- Ты что, Миша? – услышал я голос Терновой. – Может тебе в больничку?

- Не-не-не. Я пока тут посижу.

- Ты тут не поубиваешь всех?!

- Всех – нет!

Наташка покачала и покрутила головой, словно японский божок, и поправив очки, вздёрнув носик и подбородок, как могла делать только она, шагнула в класс.

В тот день со мной больше ничего не происходило. Я сидел тише воды, ниже травы и как только прозвенел звонок с последнего урока сбежал из школы. Сбежал, потому, что меня ждала с объяснениями о поломанной руке Давлячина директор Светлана Яковлевна.

Андрюху мне было жалко. Хоть и получил я от него по физиономии, но понимал, что за мои случайные слова о Танке их теперь замучат расспросами. Хорошо, что дразниться по-детски уже перестали. Переросли одноклассники дурацкий возраст.

Я, лёжа дома на своём диване, пытался разобраться, что со мной происходит. Мало того, что у меня в голове чьи-то мысли и чья-то память о моём, вроде как будущем, но и вдруг откуда-то появились навыки бокса. Навыки, мать их, а не воспоминания.