журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

— А ну, разойдитесь, граждане...

У суда стояло немало любопытного народа, и какой-то мужчина сочувственно окликнул беглеца:

— Че, Федя, захомутали?

— Ни фига! — бодро отозвался Федя, мотая стриженной башкой (впрочем, сказал он не „ни фига", а покрепче, конечно). — Нога подвернулась, падла, а то бы ушел.

— Теперь намотают не меньше, чем „десятку". .

— Ништяк, перезимуем... — И оскалился на милиционера, который ткнул его стволом в поясницу.

Такой вот боевой был Федя.

Но дядя Митя был вовсе не таким. Мама, которая ходила на судебное заседание, рассказывала, что он заплакал, когда услышал приговор — пять лет.

— Стоит, молчит, а слезы катятся...

— Покатятся тут... — сказал Артур Сергеевич, посидевший в лагерях по „политической статье", то есть ни за что. И глянул в стенку, за которой обитала тетя Зина. — А этой стерве хоть бы хны.

Тете Зине и правда все было хоть бы хны. Худая, с бесцветным кукишем волос, горластая и злющая, она по-прежнему громко хозяйничала на кухне и торговала на базаре семечками.

Ее сестра —тетя Рая — была добрее. Полная, разговорчивая, посмеяться любила. Впрочем, это не мешало ей ругать мужа дядю Витю и поколачивать дочь Лильку за непослушание.

Лилька была моя ровесница.

А у тети Зины и дяди Мити была дочь Галка — на год старше меня.

Вот с этими-то девицами и пришлось мне теперь обитать под одной крышей. Играть с ними. Быть приятелем. А куда денешься, коли свела судьба?

Лилька оказалась неуклюжа и проста мыслями. Не стеснялась делиться жизненными планами, верхом которых было стать продавщицей в мануфактурном магазине. Она без ума была от цветных тряпок. Из пестрых лоскутков Лилька делала свертки, похожие на магазинные штуки материи, только маленькие. Раскладывала их по игрушечным картонным полкам и мечтала:

— Ух как стану продавщицей, всяких отрезов у меня будет на тыщу платьев!

Мои возражения, что ткани в магазинах принадлежат не продавщицам, а государству, до Лильки просто не доходили.

Галка была не в пример умнее двоюродной сестрицы. Хитра, кокетлива и воровата. Однажды она стырила у нас с комода десять рублей — серую бумажку с портретом ласково прищуренного Ильича и надписью „Один червонец“. По тем ценам — это билет в цирк на первый ряд или три небольших порции мороженого (да еще рубль останется).

Мама быстро хватилась пропажи. Галка была изобличена, бита своей мамашей по щекам и громко, напоказ, ею изругана. Скорее всего, за то, что не сумела отвертеться. Деньги, однако, Галка успела пустить на леденцы и расплачиваться пришлось тете Зине (что, естественно, усилило ее досаду).

Случай этот, надо сказать, больших последствий не имел, и на наши отношения с Галкой не повлиял.

- Мы втроем устраивали на дворе игры в классики и в очко (это когда мячом бьют о стенку разными приемами), строили из обломков фанеры „дачу" или, сидя на крыше, вели всякие разговоры о жизни. Среди них и такие, откуда берутся дети. Тема была актуальная, поскольку моя мама находилась в положении.

А еще затевали театр. Обязательно со спектаклем „Золушка" — любимым у Галки и Лильки. Для девчонок там главное было не актерская игра (до нее обычно и не доходило), а наряды...

Иногда мы ссорились. Тогда сестрицы вдвоем лупили меня, и я совсем не героически ревел. Потом мирились, торжественно сцепившись для этого мизинцами.

Бывало так, что мне „по горло" надоедало играть с девчонками, и я уходил в соседний двор. В нем обитала компания мальчишек. Но прижиться в той компании я не умел.

Командовал там Эдик Рюхин — личность лет десяти-одиннадцати. На первый взгляд, симпатичный парнишка. Но с ядовитыми глазами. И с таким выражением лица, словно все время ему хочется сплюнуть. Остальные пацаны были помладше, и Эдька верховодил как хотел.

Иногда Эдька относился ко мне вроде бы терпимо, но часто случалось и такое: „А ну иди отсюда, мамина детка!" — И пинок под зад. Или — репей за шиворот. Без всякой причины. А его подчиненные одобрительно хихикали.

Эдька знал один безотказный способ, как укрощать непокорных. Если кто-то с ним спорил, он хитрым, ему одному известным приемом заламывал строптивцу за спину руку. И выкручивал все сильнее, сильнее. Наконец строптивец падал на колени.

— Пусти, Рюха! Больно же!

— Вот и хорошо, что больно. Говори: „Эдик, прости, я больше не буду обзывать тебя Рюхой".

— Пусти!

— Не „пусти", а „прости". Ну! — И улыбался.

Никто не мог выдержать. И за такое умение мальчишки в том дворе Эдика уважали.

Когда на Смоленской становилось невтерпеж, я убегал к старым приятелям на улицу Герцена. Но в первое время (пока туда не вернулась из Одессы старшая сестра), мама отпускала меня неохотно. Ей казалось, что тетушки на прежнем нашем дворе начнут меня расспрашивать о нынешней жизни с отчимом и судить-рядить...

У компании Эдьки Рюхина было любимое развлечение: забраться на сарай, лечь грудью на гребень железной крышы и пускать по крутому кровельному скату свои плевки: чей плевок скорее доползет до края. Меня при виде этого скручивала тошнота.

Но среди моих сверстников на Смоленской был и хороший человек. Без всяких оговорок хороший. Володька. Однако о нем чуть позже. Это отдельная, светлая и теплая страничка моего детства.

3

И еще была радость! Большая синяя книга, неизвестно откуда взявшаяся у отчима. Марк Твен, „Избранное". „Приключения Тома Сойера", „Приключения Геккльбери Финна" и „Жизнь на Миссисипи".

Эта книга скрашивала все вечера и те дни, когда я, поссорившись с Девчонками и Эдькой, не решался выйти на улицу.

Десятый раз подряд перечитывал я, как путешествовали Гек и Джим на плоту, и как Гек и Том выручали Джима из рабства на ферме Сайласов. Читал я и лоцманские истории о приключениях на великой американской реке.

А за „Тома Сойера" не брался.

- Мама и Артур Сергеевич уверяли меня, что это очень увлекательная и забавная повесть, но я ее читать не хотел. Так тянулось больше года.

У моего упрямства была веская причина. Однажды я начал было историю о Томе и увидел среди первых фраз такую:

„— Дай-ка сюда этот прут... — Розга свистнула в воздухе. Опасность была неминуемая."

Ничего себе „забавная повесть"! Правда, на сей раз Тому удалось удрать от рассерженной тетушки. Но потом (я это узнал, осторожно заглядывая в середину „Приключений") ему не раз приходилось отведывать такого воспитания. И дома, и в школе.

Я не