Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

лагерь под Мадридом — это наша главная цель. Их танки и добровольцы в основном там. Наши ударят ночью, через несколько дней. Надо сжечь их технику, перерезать там всех. У нас есть около 100 человек, есть гранаты, винтовки.

Рябинин кивнул:

— Хорошо, Карлос. А с Барселоны кто-нибудь едет?

Мануэль ответил:

— Едут, Антонио. Сбор завтра ночью у старого моста.

Рябинин, выйдя из таверны, вдохнул холодный воздух Барселоны, пропитанный запахом моря, вина и табака. Его мысли были тяжёлыми: «Фалангисты готовят большой удар. Надо предупредить наших, но если они догадаются, кто передает информацию, то я буду мёртв». Он отправил зашифрованное сообщение о планах фалангистов.

Берлин в начале января 1936 года был скован морозом, температура держалась на отметке −5°C, а снег падал мягкими хлопьями, укрывая брусчатку Унтер-ден-Линден белым покрывалом, которое хрустело под ногами прохожих. Алые флаги с чёрной свастикой, развешанные на строгих фасадах зданий, колыхались на ледяном ветру, их яркий цвет контрастировал с серостью камня и снега. Улицы гудели от скрипа трамваев, чьи рельсы блестели под тонким слоем льда, шагов прохожих, кутающихся в тяжёлые пальто и шарфы, и ритмичного топота патрулей СА, чьи коричневые мундиры мелькали в тусклом свете газовых фонарей.

Кафе «Кранцлер», расположенное на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе, было тёплым убежищем от ледяного ветра, который нес циклон с Балтики. Его запотевшие окна светились мягким, янтарным светом, отражая силуэты посетителей, чьи тени дрожали на стекле, словно призраки старого Берлина. Внутри воздух был густым от запаха свежесваренного кофе, дорогих сигар, чей дым поднимался к потолку, и тонких духов элегантных дам, чьи меховые воротники поблёскивали в свете люстр. Звуки фортепиано, мягко исполняющего ноктюрн Шопена, смешивались с приглушёнными разговорами офицеров вермахта в штатском, дипломатов в строгих костюмах и светских дам в шёлковых платьях, сидящих за столиками, покрытыми белоснежными скатертями. Официанты в чёрных жилетах и белых рубашках скользили бесшумно, словно тени, разнося серебряные подносы с пирожными, ликёрами и кофейниками, чей аромат наполнял зал. Камин в углу потрескивал, отбрасывая танцующие тени на стены, украшенные гравюрами старого Берлина — города, который, казалось, исчез под тяжестью новых флагов и новых страхов. Атмосфера кафе была обманчиво уютной: каждый взгляд, каждая пауза в разговоре могли скрывать шпионскую игру, а за столиками прятались уши гестапо, готовые уловить малейший намёк на нелояльность. Посетители говорили тихо, их смех был сдержанным, а глаза скользили по залу, выискивая чужаков или слишком любопытных соседей.

Мария, сидела за угловым столиком, укрытым в тени, где свет от люстры падал мягко, не выдавая её лица. Её светлые волосы были уложены в аккуратный пучок, а тёмно-зелёное платье, строгое, но с тонким намёком на элегантность, подчёркивало её изящную фигуру. Её глаза скрывали холодный расчёт, а улыбка, тёплая и отточенная, казалась искренней, но была частью тщательно выстроенной маски советской шпионки.

Хельга знала генерала Эриха фон Манштейна не так долго, но за их участившиеся встречи она достаточно изучила его манеры: лёгкое постукивание пальцами, когда он нервничал, длинные паузы перед ответом на сложные вопросы, едва заметное напряжение в уголках рта, когда разговор касался политики. Эти детали были её картой, по которой она надеялась найти трещины в его лояльности нынешнему режиму.

Напротив, сидел Манштейн, в тёмно-сером штатском костюме, но с военной выправкой, выдающей его профессию даже без мундира. Его лицо с резкими чертами и внимательными глазами было спокойным, но пальцы, постукивающие по фарфоровой чашке кофе, выдавали едва уловимое напряжение. Его волосы, тронутые сединой, были аккуратно зачёсаны, а голос, был тёплым, но с оттенком настороженности, как будто он привык взвешивать каждое слово:

— Хельга, ты выбрала «Кранцлер» для встречи. Соскучилась по нашим беседам или работа у Круппа стала слишком утомительной?

Хельга улыбнулась, её улыбка была мягкой, с лёгкой игривостью, а глаза внимательно следили за его реакцией, подмечая каждую паузу, каждый жест:

— Эрих, ты знаешь, как я ценю наши разговоры. Работа у Круппа — это бесконечные контракты, цифры, отчёты. А твои рассказы — это как глоток воздуха. Но, признаюсь, Берлин волнует меня больше. Столько энергии на улицах, столько… надежд. Ты видишь это, сидя в своих штабах?

Манштейн подумал, его брови слегка поднялись, но он сохранил улыбку, отпивая кофе, его пальцы ненадолго замерли на чашке:

— Надежды? Германия восстаёт из небытия, Хельга. Ты видишь это в каждом флаге на Унтер-ден-Линден, в каждом марше. Рейх полон силы, и Берлин дышит ею.

— О, флаги и марши впечатляют, Эрих. Я вижу их каждый день, когда иду на работу. Но в кулуарах Круппа, за кофе, коллеги иногда говорят, что не все в армии… так уж уверены в этом новом ритме. Ты ведь бываешь на приёмах, слышишь такие разговоры?

Манштейн напрягся, его пальцы снова начали постукивать по чашке, взгляд стал острее, но голос остался ровным, почти небрежным, как будто он отмахивался от пустяка:

— Комментировать кто, о чем шепчется — это не моё, Хельга. Армия служит Германии, а Германия — это фюрер. Ты же знаешь, я не люблю сплетен. Лучше расскажи, как там у Круппа? Сталь всё ещё лучшая в Европе?

Хельга улыбнулась:

— Сталь у Круппа безупречна, Эрих, ты это знаешь лучше меня. Но я не могу не замечать, как Берлин изменился. Мы знакомы с тобой достаточно, и я знаю, что ты тоже думаешь о будущем. Неужели в штабах никто не говорит о том, куда ведёт эта… энергия? Не о сплетнях, а о Германии через пять, десять лет?

Манштейн, сделав долгую паузу, посмотрел на неё, его глаза сузились, а голос стал тише, с лёгкой насмешкой, но в нём чувствовалась напряжённость:

— Хельга, ты всегда была любопытной. Я стратег, а не философ. Будущее Германии — в её силе, а сила — в действиях, а не в разговорах за кофе.

Мария, чувствуя, что он уводит разговор, но уловив его паузу, улыбнулась, её голос стал лёгким, почти кокетливым, чтобы смягчить напряжение:

— Ты прав, Эрих, я слишком любопытна. Но твои идеи о танках, о манёврах — они ведь тоже о будущем? Расскажи, я всегда любила слушать тебя.

Манштейн кивнул, его плечи слегка расслабились, но взгляд остался насторожённым, словно он взвешивал её слова:

— Танки — это война, Хельга. Для этого их и производят. Но это разговор не для кофеен. Ты слишком умна для секретарши, я всегда это говорил. Почему бы тебе не заняться чем-то большим, чем перебирать бумаги у Круппа?

Их разговор прервал Ганс Келлер,