Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Начинаем с северного края! – прокричал Ота, и класс рассыпался по грядкам.

Шеренга получилась неровная, и по высоте, и по ширине, щербатая, словно зубы у семилетки. Ота прошелся взад-вперед, указывая каждому, как стоять и как держать лопату. Когда все было растолковано, он дал знак начинать.

Ученики принялись за работу. Видно было, что они стараются, но у них не хватало ни сил, ни веса, чтобы правильно воткнуть заступ. Наконец над грядками поднялся слабый запах свежевскопанной земли, но, когда Ота ступил на нее, она почти не промялась под башмаками.

– Глубже! – прикрикнул он. – Копайте, а не скребите! Черви и те справляются лучше!

Класс ничего не ответил, никто даже не поднял головы, только сильнее налегли на шершавые черенки лопат. Ота тряхнул головой и сплюнул от досады.

Солнце поднялось на полторы ладони, а они закончили только две делянки. Начало припекать. Мальчики сбросили накидки и сложили позади себя. Оставалось пройти еще шесть делянок. Ота хмуро прохаживался за спиной учеников. Время истекало.

– Тахи-кво приказал закончить к полудню! Если не угодите ему, всех вас высекут, обещаю!

Класс спешил выполнить задание, но, когда четыре участка вскопали, стало ясно, что к обеду никак не успеть. Ота строго велел продолжать, а сам отправился на поиски Тахи-кво. Учитель надзирал за уборкой кухонь, нетерпеливо помахивая розгой. Ота виновато согнулся перед ним:

– Тахи-кво, третий класс не успеет взрыхлить западный огород до полудня. Они слишком слабы и бестолковы.

Тахи-кво взглянул на него с непроницаемым видом. Ота почувствовал, как краснеет от смущения. Наконец учитель принял формальную позу понимания:

– Что ж, значит, подождем. Когда поедят, выведешь их снова, и пусть заканчивают перекопку.

Ота сохранял позу благодарности, пока Тахи-кво не отвлекся на собственных подопечных, потом повернулся и пошел обратно к огородам.

Третий класс вяло ковырялся в земле. Заметив его приближение, все принялись копать резвее. Ота встал посреди полуразрытого участка и оглядел учеников.

– Из-за вас я пропущу урок у Милы-кво! – проговорил он вполголоса, но так сердито, что его было хорошо слышно.

Мальчики виновато потупились, как нашкодившие щенки. Ота повернулся к тому, что стоял ближе всех, – тощему восьмилетке с лопатой в руке:

– Эй, ты! Дай сюда!

Мальчуган перепугался, но протянул лопату. Ота взял ее и с силой воткнул в свежую землю. Она ушла только на полштыка. Ота напрягся от злости. Ученик замер в позе извинения. Ота на нее не ответил.

– Ты должен был копать как следует! Переворачивать! Ты что, дурак, не понимаешь?

– Простите, Ота-кво. Я виноват…

– Не можешь рыхлить по-человечески – сделаешь по-червячьи. Становись на колени.

Мальчик опешил.

– На колени! – рявкнул Ота, наклоняясь к его лицу.

У того глаза были на мокром месте, но он выполнил приказ. Ота зачерпнул горсть земли и сунул ему в руку:

– Ешь!

Мальчик перевел взгляд с комка земли на Оту. Потом, вздрагивая всем телом от плача, поднес ладонь ко рту и начал есть. Его товарищи столпились кругом, молча наблюдая за происходящим. Он жевал, развозя грязь по губам.

– Всю!

Мальчик набрал в рот еще земли и, рыдая, упал ничком. Ота сплюнул от отвращения и повернулся к остальным:

– За работу!

Ученики бросились на места, подгоняемые страхом. Замелькали лопаты. Мальчик с грязным ртом сидел, уткнувшись лицом в ладони, и плакал. Ота вонзил в землю рядом с ним лопату.

– Ну? – тихо процедил он. – Ждешь особого приглашения?

Мальчик промямлил что-то неразборчивое.

– Что? Если хочешь что-то сказать, позаботься о том, чтобы тебя было слышно.

– Руки, – выдавил мальчик сквозь всхлипы. – Руки болят. Я старался… старался копать глубже, но было так больно…

Он показал ладони. От зрелища кровавых волдырей у Оты закружилась голова, словно он склонился над пропастью. Мальчик заглянул ему в лицо, тихо подвывая, и Ота вспомнил. Вспомнил, что ему самому хотелось вот так выть, когда он месяцами спал в холоде, надеясь не увидеть во сне мать. Он слышал этот звук в спальне младших классов, среди своих погодков, плач ребенка во сне.

Внезапно ему стало неловко в новой черной одежде. Память о годах унижения зазвенела в мозгу, как хрусталь, отозвавшийся на высокую ноту. Он упал на колени рядом с плачущим мальчиком. Слова рвались с губ и застревали на полпути. Другие ученики молча стояли вокруг.

– Ты за мной посылал? – спросил Тахи.

Мила не ответил, только показал за окно. Тахи подошел и посмотрел вниз. На разрытой грядке ученик в черном обнимал плачущего младшеклассника, а остальные, опешив, смотрели на них.

– И давно они так? – глухо спросил Тахи.

– С тех пор, как я заметил. Что было раньше – не знаю.

– Ота Мати?

Мила молча кивнул.

– Пора это прекратить.

– Да. Просто я хотел, чтобы ты увидел.

В суровом молчании учителя спустились по лестнице, миновали библиотеку и прошли к западным огородам. Третий класс, завидев их, бросился изображать усердие – все, кроме Оты и мальчика рядом с ним. Те не сдвинулись с места.

– Ота! – рявкнул Тахи.

Ученик поднял глаза, покрасневшие и полные слез.

– Ты не в себе, – тихо сказал Мила-кво, поднимая его на ноги. – Тебе нужно пойти и прилечь.

Ота перевел взгляд с него на Тахи-кво и нехотя принял позу подчинения, а потом позволил Миле-кво увести себя в школу. Тахи остался; Мила услышал его ругань, которой он охаживал третьеклассников, словно кнутом.

В учительских покоях Мила налил Оте чашку крепкого чая, обдумывая положение. Вскоре о происшествии узнают все, если еще не узнали. Чем это обернется для мальчика – худом или добром, – сказать трудно. Он сам не знал, на что лучше надеяться. Если глаза его не обманули, это успех, которого он боялся. Однако, прежде чем действовать, надо убедиться. Он не вызовет дая-кво, если Ота не готов.

Мальчик, понуро сидевший на краю койки, взял пиалу и послушно выпил. Его слезы высохли. Теперь он просто смотрел перед собой. Мила придвинул табурет и сел рядом. Выдержав долгую паузу, учитель сказал:

– Знаешь, ты оказал этому ученику медвежью услугу.

Ота поднял руку в жесте признания ошибки.

– От того, что ты его утешил, он не станет крепче. Я знаю, учителем быть непросто. Тяжело заставить себя обходиться с детьми грубо, даже если это для их блага.

Ота кивнул, но головы не поднял. Когда он заговорил, его голос прозвучал тихо:

– А раньше кого-нибудь исключали из «черных одежд»?

– Исключали? Нет, ни разу. Почему ты спросил?

– Я все испортил. – Ота