Врач из будущего - Андрей Корнеев

Лев замер. Он подошел к окну, глядя на темнеющие улицы Ленинграда.

— Я не знаю, мама. После того удара… в голове как будто что-то прояснилось. Как будто я всегда это знал, но забыл, а теперь вспомнил.

Он обернулся к ней.

— Ты же не считаешь меня сумасшедшим?

Анна встала, подошла к нему и положила руку ему на плечо.

— Нет. Я считаю тебя… необыкновенным. И немного пугающим. Будь осторожен, сынок. Такие идеи… они могут и спасти, и погубить. Мир не всегда готов к гениям.

В ее глазах он видел не только материнскую любовь, но и профессиональное уважение. И что-то еще… Тревогу. Она, как врач, поняла масштаб его мыслей. И как мать — поняла исходящую от них опасность.

Лев кивнул.

— Я постараюсь.

Он смотрел в ночное окно, где в отражении видел свое новое молодое лицо. Путь был выбран. Обратной дороги не было. Он был врачом из будущего. И он собирался изменить историю медицины.

В этот момент скрипнула дверь кабинета, и в кухню вышел Борис Борисов. Он был без гимнастерки, в простой домашней рубахе, подтянутой под ремень, но от этого не казался менее строгим. В руках он держал папку с бумагами, а на лице застыло выражение легкой досады.

— Опять за медицинские диспуты взялись? — произнес он, бросая взгляд на жену и сына. — Слышал, голоса повышаются. У нас в учреждении, кстати, за споры с начальством тоже не жалуют. По голове не гладят.

— Это не спор, Борис, — мягко парировала Анна. — Лёва просто делится интересными мыслями.

— Мыслями? — Отец подошел к столу, взял со стола яблоко из вазы и внимательно осмотрел его. — Мысли — это хорошо. Но они должны быть в нужном месте и в нужное время. — Он откусил кусок, прожевал и посмотрел прямо на Льва. — Мне сегодня звонила Мария Игнатьевна Орлова. Рассказала о твоем… блестящем выступлении.

В кухне повисла напряженная тишина. Лев почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Она сказала, — продолжил Борис, откладывая яблоко, — что ты ведешь себя как вредитель. Подрываешь устои. Сеешь сомнения в умы студентов. Это правда?

— Борис! — воскликнула Анна, но отец поднял руку, требуя молчания.

— Я просто высказал профессиональное мнение, — тихо, но твердо сказал Лев. — Дозировки, которые она дает, убьют пациента с большей вероятностью, чем спасут.

— Твое профессиональное мнение? — Борис усмехнулся, но в его глазах не было веселья. — Ты пол года как на первом курсе, сынок. А она — профессор с тридцатилетним стажем. Кому, по-твоему, должны верить? Тебе или ей?

Лев молчал, сжав кулаки под столом. Он не мог объяснить отцу, что её тридцатилетний стаж меркнет перед знаниями, опережающими время на столетие.

— Она не подала на тебя официальный доклад, — разрядил обстановку Борис, видя его напряжение. — Пока. Сказала, что ты, видимо, получил сотрясение и не в себе. Так что твоя голова, Лёва, тебя пока что спасла. Но игра в гения закончилась. Понял? Учись, слушай старших и не высовывайся. В наше время быть умнее других — опасная роскошь.

Он повернулся, чтобы уйти, но на пороге остановился. — И да… Анна, уже поздно. Общежитие в одиннадцать закрывают. Пусть переночует здесь. А то еще по пути куда-нибудь ввяжется, доказывая свою правоту дворникам.

Дверь в кабинет закрылась. Лев выдохнул. Мать потянулась и погладила его по руке.

— Он прав, Лёва. Останься. На диване в гостиной постелю. И… он прав насчет остального. Будь осторожен.

Пока мать хлопотала с постелью, Лев остался сидеть за столом, глядя на свою кружку с недопитым чаем. Тактика. Ему нужна была тактика. Отец, по сути, озвучил ту же мысль, что крутилась у него в голове: «Не высовывайся». Но как не высовываться, когда вокруг — средневековая медицина? Когда каждый день люди умирают от того, что можно было бы предотвратить парой граммов сульфаниламидов или грамотной инфузионной терапией?

Он мысленно представил себе шахматную доску. Он — пешка, которую только что предупредили, что она ведет себя как ферзь. Профессор Орлова, система образования, а где-то на заднем плане — тени из ОГПУ… это были фигуры противника. Его союзники? Мать. Возможно, еще не найденные единомышленники среди студентов. Его ресурсы — знания. Но эти знания нужно было обернуть в приемлемую для эпохи обертку.

«Рационализаторство», — мелькнула у него мысль. Да, в СССР это поощрялось. Но его «рационализации» должны выглядеть как логическое развитие существующих методов, а не как революция. Нужно начинать с малого. Не с антибиотиков, а с улучшения антисептики. Не с переливания крови, а с усовершенствования ее забора и хранения. Нужно находить союзников среди практикующих врачей, тех, кто видит проблемы изнутри и готов к изменениям. И главное — учиться. Действительно учиться. Потому что, даже зная больше всех, он должен был играть по правилам этого мира, чтобы получить диплом и легитимность.

Он поднялся и пошел в гостиную. Комната была просторной, но аскетичной. Книжные шкафы с классикой и партийной литературой, строгий диван, на котором мать уже раскладывала одеяло, тяжелый письменный стол отца с телефонным аппаратом и стопкой газет «Правда». На стене — портрет Ленина и карта индустриализации СССР. Ничего лишнего. Никаких безделушек. Это был быт партийной номенклатуры среднего звена — не роскошный, но гарантирующий крышу над головой и еду на столе. Та самая «золотая клетка», которая одновременно и защищала, и ограничивала.

— Спи спокойно, сынок, — сказала Анна, поправляя подушку. — И не принимай близко к сердцу слова отца. Он… он просто хочет, чтобы ты был в безопасности. Времена сейчас такие.

— Я знаю, мама, — ответил Лев. — Спасибо.

Он остался один в тишине гостиной. Через тонкую стену доносился приглушенный голос отца — он с кем-то разговаривал по телефону, коротко, деловито. Лев подошел к окну. Ночь. Ленинград. 1932 год. За этим окном — целый мир, полный опасностей и возможностей. Он был пешкой, но пешкой, знающей все ходы до конца партии. И он был полон решимости пройти в ферзи.

Он лег на диван, укрылся тяжелым одеялом и закрыл глаза. В голове уже складывался план. Завтра — в библиотеку. Изучать не то, что знает он, а то, что знают они. Искать слабые места, бреши, куда можно было бы осторожно внедрить свои