Дворецкий для монстров - Анастасия Волгина

Я инстинктивно отдернул руку. Урчание смолкло. Холодок тут же рассеялся, будто его и не было. Я сидел на коленях под столом, в совершеннейшей тишине, с тряпкой в одной руке и совком в другой, чувствуя себя полным идиотом.

В этот момент в столовую бесшумно вошла Маруся. Она остановилась в паре шагов и смотрела на торчащие из-под скатерти мои ноги. Я по-пластунски выполз наружу, пытаясь сохранить остатки достоинства.

— Пыль… вытирал, — брякнул я, поднимаясь.

Маруся внимательно посмотрела на меня, потом — под стол, и снова на меня. В ее больших глазах читалось не детское любопытство, а нечто иное — понимание, даже одобрение.

— Он тебя не боится, — тихо сказала она. Ее голосок был тонким, как паутинка. — Обычно он от чужих прячется в Сумрак.

— В какой? — не понял я.

Но она уже повернулась и пошла к выходу. На пороге обернулась.

— А убирать за ним не надо. Он… не оставляет следов. Он же ненастоящий.

С этими словами она скрылась в коридоре.

Я остался стоять с тряпкой в руках, в голове гудело от этой фразы. «Ненастоящий». Невидимый, бестелесный питомец, который питается специальной ветчиной и живет в «Сумраке».

«Как не настоящий? — понеслось в голове каруселью абсурдных вопросов. — Куда же подевалась ветчина? Что за чертовщина? И девочка, конечно, и правда своеобразная…»

Я снова опустился на корточки и провел ладонью по тому месту — ничего. Значит, ветчину он не просто съел, а… растворил? Поглотил вместе с материей? Мысль была настолько бредовой, что даже мой армейский прагматизм сдался без боя.

«Ладно, Геннадий Аркадьевич, — строго сказал я сам себе, вставая. — Допустим, есть невидимый урчащий… шарик. Допустим, он ест ветчину, не оставляя следов. Допустим, девятилетняя девочка называет это «ненастоящим» и говорит о каком-то «Сумраке», как о соседней комнате. Что из этого следует?»

А следовало из этого ровно одно: список моих служебных обязанностей только что пополнился пунктом «не пытаться понять», который по важности стоял сразу после «не чесаться по-собачьи».

Я собрал свой нелепый арсенал уборщика, убрал обратно и вышел из столовой. В коридоре я заметил Маргариту Павловну. Она стояла у высокого окна, пересаживала в горшки какие-то колючие растения с абсолютно чёрными цветками и ворчала на них под нос…

На подоконнике перед ней лежали три монетки, которые, как мне показалось, на секунду приподнялись над поверхностью и повернулись ребром, прежде чем упасть обратно.

Она почувствовала мой взгляд, обернулась и улыбнулась своей загадочной улыбкой.

— Что-то хотели, Геннадий Аркадьевич? — спросила она, и в ее глазах была беззлобная насмешка.

— Нет, Маргарита Павловна. Просто… вы с этими цветами так ловко управляетесь, — ответил я, делая шаг назад. Заземлиться, не показать растерянности — лучший способ не нарываться на объяснения, которых знать не хочется.

— Они отзывчивые, если к ним с уважением, — мягко сказала она, не переставая пересаживать черные побеги. — У каждого живого есть своя благодарность. Даже у тех, кого из живых уже давно списали.

Монетки на подоконнике снова дрогнули. Я не поверил глазам, но на этот раз не отводил взгляда — они действительно плавно поплыли в воздухе, на мгновение выстроились в круг и опустились обратно.

— Электростатика, — хрипло выдавил я.

Она улыбнулась чуть шире.

— Конечно, — с лёгким оттенком насмешки. — Всегда лучше всему находить объяснение. Спокойнее спится.

Я откланялся, как умел: сдержанно, в меру почтительно. Поднимаясь по ступеням на второй этаж, внезапно понял, что не чувствую привычного запаха краски и дерева. И коридор… будто вытянулся, растянулся на добрых пятнадцать метров, хотя я точно помнил — было меньше пяти. Шаги отдавались гулом, словно я шел по старому монастырскому переходу.

— Геннадий Аркадьевич, — произнес чей-то голос у самого уха. Обернулся — пусто. Ни души. Только зеркало в резной раме отражало коридор, и в глубине его появился знакомый силуэт — Степан. Но не в форме и не вживую. Просто стоял там, по ту сторону отражения, глядя в упор.

Я подошёл ближе — стекло мутно дрогнуло, расплылось, а лицо его будто растворилось в тумане.

Рука сама потянулась коснуться зеркала. Поверхность пружинила, как натянутый целлофан.

— Геннадий Аркадьевич! — резко окликнули сзади. Я дёрнулся, отступил, — и всё вернулось. Коридор прежний, короткий. Зеркало в пыли, отражает меня и никого больше.

На пороге стояла Маруся.

— Он тебя проверяет, — сказала она тихо, словно констатируя.

— Кто?..

— Дом. Ему важно знать, выдержишь ли ты Сумрак. — Она смотрела серьёзно, почти взрослым взглядом.

Мне захотелось рассмеяться, но не получилось…

— А ты? — выдавил я. — Ты ведь в этом… Сумраке живёшь, да?

Она кивнула.

— Иногда. Когда хочется, чтобы было тихо. Там всегда ночь, и никто не кричит. Даже он.

— Кто — он?

Маруся вдруг улыбнулась, совсем не по-детски.

— Ты сам его услышишь. Когда будешь готов.

Она повернулась и ушла в свою комнату, оставив меня посреди коридора.

«Нервы, — снова, уже в сотый раз за день, сказал я сам себе, стараясь не всматриваться в дрожащие чашки. — Просто нервы и усталость. Руки трясутся».

Я вернулся на кухню. Время, судя по массивным часам с кукушкой в углу, подходило к 12 дня. Семья, по всей видимости, разошлась по своим покоям. В доме воцарилась тишина, которая, как я начал понимать, была его нормальным состоянием. Но сейчас у меня была работа, а работа — лучшее лекарство от дурных мыслей.

Принялся за вечерние обязанности. Степан, перед тем как исчезнуть, оставил мне список, написанный его корявым, но разборчивым почерком. Я разложил листок на столешнице и принялся методично, по пунктам, как заведено на службе, его исполнять.

Первым делом — посуда. Фарфор был тонким, почти прозрачным, с изящным синим узором. Мыть его в посудомойке было бы преступлением. Я заткнул раковину, налил горячей воды, добавил каплю специального средства с запахом миндаля и принялся за работу. Мытье посуды — дело медитативное. Теплая вода, однообразные движения губкой, чистое, скрипучее звучание фарфора. Я расставлял тарелки на сушилке, вытирал начисто хрустальные бокалы, полируя их до блеска мягкой тряпицей. Это была простая, понятная задача с ясным результатом. Никаких невидимых питомцев и плавающих монет.

Затем — уборка столовой. Я пропылесосил персидский ковер, тщательно прошелся щеткой по ворсу. Протер пыль с подоконников и с тяжелых рам темных картин. Проверил, все ли стулья стоят ровно, по линейке. Зажег на буфете одну единственную лампу с абажуром цвета топленого молока — она создавала уютный, локализованный островок света в большой темной комнате.