Закон маузера - Валерий Большаков

Заняв очередь за угрюмым толстяком с пузатым, потёртым портфелем на коленях, Авинов присел на лавочку, отполированную седалищами до блеска.

Ждать пришлось не слишком долго — вышел чекист в кожаной куртке и зачитал список.

Ещё полчаса — и Кирилл с Кузьмичом расписались где надо в получении пропусков на один месяц сроком.

— Послезавтра и отправимся, — решил «комиссар Юрковский». — Соберёмся потихоньку… Да, чуть не забыл! — Он сунул руку в нагрудный карман и достал оттуда разовый пропуск в Кремль. — Держи, может пригодиться.

— Дык едем же! — подивился Исаев. — Хотя ладно, пущай будет…

Расставшись с ординарцем, Кирилл неторопливо зашагал обратно, в обрыдлый Кремль, испоганенное «гнездо царизма».

Уже проходя мимо постов Кутафьей башни, он почувствовал вдруг недомогание — потянуло в сон, сильно заболела голова.

Он едва приплёлся к Большому Кремлёвскому дворцу, но до выделенной ему квартирки так и не дошёл, свалился в коридоре.

Очнулся Кирилл внезапно — вскинулся, сел, учащённо дыша и облизывая пересохшие губы, унимая колотившееся сердце.

Голова просто раскалывалась, и он машинально приложил ладонь ко лбу. Господи, да он взмок, как цуцик в дождь!

Стоп. Где это он?

Оглядевшись, Авинов узнал палату медсанчасти, маленькую, но с высоченными потолками — кремлёвская больница размещалась в Чудовом монастыре.^[20]

Он лежал на койке в одном исподнем, укрытый колючим солдатским одеялом.

Кирилл дотянулся до полотенца, сложенного рядом на тумбочке, и вытер лицо.

Это был не обморок. И не сон…

Нет-нет, сновидение давно бы развеялось, уходя из памяти, а это… сидит в нём прочно, как вбитый гвоздь.

В груди захолонуло: всё, та жизнь, которой он жил раньше, закончилась.

Его выделили, избрали, посвятили, хотя он ни о чём не просил!

Кирилл зажмурил глаза, и воспоминания сразу нахлынули на него, беспокоя и холодя.

Они были ярки и чётки, при чём уж тут дрёма…

«Второй смысловой слой…» — подумал он и усмехнулся, памятью возвращаясь в прошедшее, в ту тревожную сентябрьскую ночь, когда встретился с Фанасом.

С пришельцем из немыслимо далёкого 4030 года.

С «попаданцем», как себя смешно называл сам путешественник во времени.

Фанас, истерзанный совестью, жаждал «выправить» прошлое, совершить «макроскопическое воздействие».

«Попаданец» был смертельно облучён в своём невероятном пути хуже, чем радием, и уже не мог сам проделать все «минимально необходимые воздействия», дабы изменить существующую реальность. Вот он и доверился Авинову.^[21]

Кирилл успел запомнить всего пару МНВ, но и этого хватило, чтобы история сменила путь.

А Фанас умер. Очень добрый, измучивший себя переживаниями, отчаянный…

Но он успел-таки поведать Авинову о том, что произойдёт с Россией в будущем.

Показал тогдашнему поручику 1-го Ударного Корниловского полка цветную, объёмную фильму^[22] о грядущих событиях. О чудовищных потрясениях и великих переменах.

Октябрьский переворот… Гражданская война… «Красный террор»… Коллективизация… И снова война…

Иногда фильма странно ускорялась — плавный показ сливался в мутную полосу, частя и смазываясь, но Фанас успокаивающе ворковал: «Ничего, ничего… Наш мозг поразительно ёмок, вы обязательно запомните и второй смысловой слой…»

Кирилл поинтересовался, что это такое, а «попаданец» слабо махнул рукой: «Чертежи, карты, схемы… Вы смотрите, смотрите…»

Он и смотрел. А теперь — вспомнил.

Отдышавшись, Авинов перевернул подушку с влажной наволочкой на другую сторону и прилёг. Да-а…

Признаться, за минувший год он успел подзабыть ту давнюю встречу. Чем дальше отступал сентябрь, тем менее реальной она казалась.

Ему уже и не верилось, что подобное вообще с ним случилось. Сознание словно выталкивало прочь странные воспоминания, замещая явью, а с осени семнадцатого столько всякого произошло, что занимало все мысли наперечёт.

И вот — как прорвало.

Чертежи танков и самолётов, искровых станций^[23] и самоходных артустановок, схема производства дюралюминия и твёрдого сплава «победит», карты, фотографические снимки, списки, формулы… Знания из будущего!

Это пугало, как всё непривычное. Глупая натура, утробное начало, впадало в тоску, чуя, как рассудок полнится завязью будущего могущества. Могущества родной державы…

Но он-то, невольный носитель тайного знания, был обычным человеком и хотел им остаться — уцелеть на войне, вернуться к любимой женщине, может быть, даже завести детей, хотя о тихом семейном счастье не думал пока.

Не желал он отличаться от других! А тут…

Зато дух торжествовал, опьяняясь размахом уготованного ему.

Внутри у Кирилла что-то затрепетало, сжимаясь, тискаясь… Наверное, те самые фибры.

Будет Россия и единой, и великой, и неделимой!

Белая гвардия разобьёт и красных, и немцев, и англичан, если те полезут! Ибо тут, в этой вот голове, теснится столько знаний, что русским всё будет нипочём.

Внезапно Авинов вздрогнул, не ощутив в себе присутствия «второго смыслового слоя». А чего ж ты испугался?

Сам же только что ныл, что обилие сведений не даст жить спокойно, как все, будет постоянно сидеть в нём, застить глаза, мешать!

А теперь… Он что… Забыл?!

Постаравшись успокоиться, Кирилл закрыл глаза и попытался припомнить чертежи танка.

Танка… как назвать-то его… Ну пусть будет Т-2. Нет, пусть лучше будет Т-12. Так солидней как-то…

И вспомнил. Сразу. До мельчайших подробностей.

Тут скрипнула дверь, и в палату на цыпочках, прижимая к себе папку для бумаг, вошла Мария Володичева, стенографистка и дежурный секретарь Ленина.

Молодая женщина одевалась излишне строго, от чего её внешность проигрывала. Не сказать что Мария Акимовна, которую Ильич порою называл «антистарушенцией», была красавицей, однако миловидной — вполне. Приятная женщина.

Заметив, что пациент пришёл в чувство, она сразу оживилась и заулыбалась.

— Виктор Павлович, вы проснулись? Ой как хорошо! — обрадовалась Володичева. — Вы нас так напугали! Лежите и бормочете что-то!