Бастард Александра - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

из смутьянов казнили на месте, а его, Экзарма, после наказания плетьми продали в рабство. Он много раз пытался бежать в Согдиану, но всякий раз его ловили, били и перепродавали. В этот раз всё окончилось совсем плохо, поскольку с креста, на котором он будет висеть уже завтра, сбежать невозможно.

Ещё слушая, я уже понял — этот массагет находка, даже большая, чем я надеялся! Он не просто степной воин, умеющий стрелять из лука на полном скаку, а воин с боевым опытом побед над македонской пехотой.

Выслушав краткую биографию раба, я выложил ему свои условия. Я его выкупаю, и он служит мне пять лет, не пытаясь сбежать, а потом, говоря языком будущего, я не просто отпускаю его на все четыре стороны, а оплачиваю ему «билет» до его родной Согдианы.

На мои условия он оценивающе посмотрел на меня и выложил свой контраргумент.

— Ты нэ такой, как всэ, но всё равно всего лишь рэбенок! Чэго стоить твой слово⁈

— Справедливо! — оценил я сомнение раба, а затем поднял взгляд на стоящих рядом Энея и Мемнона. — А если они поручатся за моё слово, то как, хватит тебе?

Массагет прощупал глазами обоих, чем вызвал неудовольствие Энея.

— Да он ещё кобенится! К чёрту! Пусть на кресте гонор свой показывает!

Пропустив слова грека мимо ушей, Экзарм кивнул на Мемнона.

— Пусть вон тот подтвердит!

Не знаю, почему из нас троих толстый коротышка вызвал у него наибольшее доверие, но после слов степняка все мы повернулись к Мемнону.

И вот, казалось бы, чего проще — скажи «да, подтверждаю», ведь всё это ни к чему не обязывающие слова, но Мемнон вдруг заартачился.

— Что за условия⁈ — начал он возмущаться, и хорошо ещё на греческом, который раб плохо понимал. — Почему я должен отпускать его через пять лет! Нигде таких правил нет и не было никогда!

Дёрнув толстяка за руку, я бросил на него злой взгляд.

— Просто подтверди, а расходы на покупку этого раба вычти из моей доли прибыли!

Такая постановка вопроса устроила Мемнона, и, немного побубнив себе под нос, он всё же подтвердил высказанные мною условия.

После этого раб просунул сквозь прутья клетки открытую ладонь и заявил:

— Я согласен!

Всем было понятно, что скрепить договор следовало Мемнону, но тот, явно, этого понимания не разделял. В его видении давать свою руку этому дикарю было сродни тому, чтобы засунуть её в пасть льву.

— Да с какой стати я, свободный человек, буду жать руку рабу⁈ — возмутился он, спесиво задрав подбородок.

Пришлось для понятливости больно ущипнуть его за ногу. Взвизгнув от боли, тот возмущённо покосился на меня, и я не стал сдерживаться.

— Что за спесь, Мемнон! Давно ли ты сам стал свободным! Давай, пожми ему руку, или я сильно разозлюсь, а ты знаешь…

Не дав мне договорить, Мемнон врубил заднюю.

— Ладно, ладно! Не надо так нервничать! Я же пошутил! — Он с опаской вложил свою белую пухлую ладошку в грязную пятерню степняка и даже слегка прижмурился от ужаса.

Картина была настолько комичной, что вызвала улыбку не только у меня, но и у Энея. А вот массагет не нашёл ничего забавного и пожал руку Мемнона с самым серьёзным видом.

После такого скрепления договора мы отправились за работорговцем и нашли его сидящим на камне в тени храмовой стены.

Договариваться от нас взялся Мемнон. Он подошёл к финикийцу и сходу допустил величайшую глупость, заявив, что мы берём раба.

— Сколько ты просишь за него? — спросил Мемнон после этого, и я понял, что сейчас нам влупят по максимуму.

Так и случилось! Работорговец тут же повёл носом, словно реально почуял запах шальных денег.

— Три мины! — без тени сомнения выдал он, чем заставил Мемнона поперхнуться.

— Ты что, ошалел! Ты же сам говорил, что раб никчёмный! — начал он давить торговцу на совесть, но, как известно, таковой субстанции у них отроду не бывает.

— Мало ли, что я говорил! — тут же отрезал финикиец. — Зато какой он сильный! Его вместо быка можно впрягать!

Они так препирались, пока не охрипли, а я спокойно стоял и слушал, зная, что вмешиваться сейчас глупо. Лишь дождавшись, пока оба окончательно выдохнутся, я спросил у торговца:

— Скажи мне, уважаемый, правильно ли я понимаю… — Перехватив внимание финикийца, я продолжил. — Что за неоднократный побег суд города Пергама приговорит этого раба к распятию?

Дождавшись кивка торговца, я чуть улыбнулся.

— Значит, если этого массагета никто не купит сегодня, то завтра с рассветом его распнут на кресте у восточных ворот и ты ничего на нём не заработаешь⁈

Торгаш уже почуял недоброе, но на мою очередную паузу всё же кивнул. Тогда я всё с той же улыбкой на губах назвал свою цену.

— Дам тебе за него три драхмы, и то только из уважения к твоему нелёгкому труду.

Мой намёк был очевиден, но, всё равно, уменьшенная сразу в сто раз цена прозвучала ошеломляюще. После моих слов наступила полнейшая тишина, а на лице финикийца проявилось выражение крайнего изумления.

— Кто этот ребёнок? — Слегка ошарашено он обратился почему-то к Мемнону. — Кто он?

Торговца можно понять: одиннадцатилетние дети тут так не разговаривают, тем более так умело и логично не припирают к стене.

Вопрос финикийца Мемнон воспринял буквально и, не без гордости, заявил:

— Это сын Великого Александра и Барсины, дочери Артабаза!

— Аааа! — протянул торговец, словно моё происхождение ему всё объяснило. — Тогда понятно!

Не дав ему времени на раздумье, я повторил цену.

— Три драхмы!

— Неее! — замотал головой финикиец. — Это несерьёзно!

Тогда я развернулся и потянул Мемнона и Энея за собой.

— Пойдёмте, а по пути зайдём в таверну Никоса. Вы выпьете там по чаше вина, а я расскажу людям новую притчу про торговца, что так хотел заработать три мины, что ослеп и прошел мимо трёх драхм!

Я сказал это нарочито громко, чтобы финикиец услышал, и, не оборачиваясь, потянул своих спутников за собой. Мы успели сделать только два шага, когда в спину мне донесся голос торговца.

— Пять!

— Четыре! — ответил я, чуть сбавив шаг, и ожидаемо услышал:

— Ладно, забирай!

В общем, через несколько дней на городском рынке на выделенном нам месте появилась палатка, где был разложен наш товар: пучки