Денарий кесаря - Анатолий Федорович Дроздов

Я молча подчинился.

— Что так долго? — спросила Валерия, подходя, и, не дожидаясь ответа, забросила мне руки на шею и впилась в губы. Я задохнулся от страсти. Валерия, присев, подцепила и ловко стащила с меня тунику, затем — набедренную повязку.

— Как ты красив, Марк! — шептала она, гладя мое тело горячими ладонями и целуя его. — Тебе, наверное, не раз говорили это? Эти руки, ноги, гладкая кожа… Ни единого шрама! Глаза, губы… Греческий бог! Как только увидела тебя — еще шел к столу, так и обезумела… Нет, я больше не могу!

Не дав мне расстегнуть сандалии, Валерия оттащила меня к ложу и толкнула на спину. Сама взобралась сверху. Ее стола полетела на пол, через мгновение она овладела мной. Волна блаженства пробежала по моему телу, я потянулся к двум молочным грудям, что колыхались надо мной. Валерия с размаху шлепнула меня по рукам.

— Не смей лапать! Пальцы у тебя железные — останутся синяки! Как потом объяснить мужу?..

Я не успел обидеться — она приникла к моим губам долгим поцелуем. Я обнял ее и изо всех прижал к себе. Она тихо вскрикнула, но не стала вырываться. Только еще быстрее задвигала бедрами, и я, ощутив, как судороги сотрясают мое тело, застонал от блаженства.

— На корабле не было женщин⁈ — засмеялась Валерия, сползая на бок и приникая щекой к моему плечу. — Скоро ты! Я не утолила даже первый голод.

— Это только начало! — сердито ответил я.

— Знаю! Медея обещала, что ночью ты захлебнешься от счастья?

— Откуда знаешь? — изумился я.

— Она всем так говорит. Моя рабыня видела, кого ты поймал… Завтра дашь Медее денарий и скажешь, что на пиру выпил слишком много… Она будет довольна.

— А я?

— Ты захлебнешься от счастья, как обещали. Только сделает это не сирийская шлюха, а римлянка! Ты ощутишь разницу, обещаю!

Говоря все это, Валерия не прекращала ласкать меня. И вскоре, довольная, вновь оседлала меня.

— То была легкая закуска, центурион! — сказала она, показывая в улыбке белые зубы. — Сейчас тебе подадут лучшие блюда! Я накормлю тебя досыта!

…Она угомонилась только под утро. Обессиленный, я не смог даже встать, чтоб проводить гостью — Валерии пора была уходить. На прощание она прижалась к моей щеке и спросила горячим шепотом:

— Ну, как?

Я промычал нечто нечленораздельное. Она засмеялась:

— Пиратов убивать легче?

Я вздохнул.

— Через три дня Пилат уезжает в Иерусалим и берет меня с собой, — прошептала она. — Уговори отца, чтобы он последовал за прокуратором. Здесь я не смогу более приходить к тебе: пиры случаются нечасто. После пира рабы допивают вино и доедают угощение — все заняты, никому нет дела до хозяев. В обычные дни рабы трезвые и хорошо все замечают. Понятно?

Я кивнул.

— Хороший мальчик! — она погладила меня по голове и легонько коснулась губами моей щеки. — Ты даже не представляешь, как я счастлива сегодня. Тебя послали мне боги!..

Когда она шла к двери, походка ее была пружинистой и легкой — как будто и не было бессонной ночи. Это было последним, о чем я успел подумать, закрывая глаза…

Глава 11

Пилат оказался прав: розыск в Кесарии не затянулся. Прокуратор дал нам центурию солдат, они получили от отца по денарию с неправильным профилем императора и показали их владельцам гостиниц, лавок и торговых мест, посулив им за каждую такую монету десять из полновесного серебра. Вольноотпущенники Пилата, приставленные к казне, проверили денарии в собранной подати. Ходили по улицам Кесарии и мы с Акимом. После бессонной ночи я еле двигался, зато Аким к моему неудовольствию очень старался: забегал в каждую лавчонку, где сходу совал денарий под нос хозяину. Я с удовольствием оставил бы Акима и пошел спать, но мой друг плохо говорил по-гречески, а местные торговцы-иудеи не всегда понимали латынь.

Результат этой большой суеты оказался смехотворным. В казне фиска неправильных денариев не оказалось вовсе, торговцы, разглядев наши монеты, только качали головами. Зато по городу прошел слух, что приехавший из Рима сенатор скупает фальшивые монеты по десятикратной цене. На следующий день перед резиденцией прокуратора собралась пестрая толпа, в которой толкались как весьма почтенного вида граждане, так и оборванцы самого гнусного вида. Отец распорядился принять всех. За колоннадой резиденции поставили три стола — для отца, меня и Акима, солдаты стали подле нас и у входа. Армия пригодилась. На столы хлынул поток коряво битых подделок из меди, олова, бронзы и даже железа. До сих пор я понятия не имел, сколько фальшивок бродит по затерянным уголкам империи! Неловкость ситуации заключалось в том, что ненужные нам фальшивки подлежали немедленному изъятию без всякой компенсации. Отец представлял в Кесарии власть Рима, а Рим не мог допустить свободного общения подделок. Понятно, что это не нравилось тем, кто рассчитывал с выгодой обменять олово на серебро. Некоторые из просителей пытались протестовать, громко призывая гнев богов, но солдаты споро вразумили их древками пилумов. Бывших владельцев фальшивок отводили во внутренний двор. Нельзя было позволить им вернуться на площадь: ожидавшие своей очереди обитатели Кесарии немедленно разбежались бы. К обеду фальшивок набрался полный мешок, но нужного нам денария среди них не оказалось. Устали мы, устали солдаты, но отец твердо решил не прекращать розыск. Только когда поток посетителей совсем иссяк, из-за колоннады появился толстый и важный грек.

Грек был одет в пестрые одежды, подпоясанные широким атласным поясом. Посмотрев на нас хитрыми темными глазками, гость подошел к столу отца и огладил крашеную хной бороду.

— Меня зовут Плавт, — начал он. — Я содержу гостиницу близ Иерусалимских ворот неподалеку от амфитеатра. Светлые комнаты, мягкие постели, вкусная еда и лучшее в Кесарии вино. А какие у меня рабыни!..

— Что привело тебя? — прервал его отец.

— Мне сказали, ты ищешь это, — ответил Плавт, кладя на стол серебряный денарий. Отец схватил его, и по выражению лица префекта мы с Акимом поняли, что удача наконец-то улыбнулась. Грек это тоже понял.

— Я не сразу разглядел, что это за денарий, а когда увидел, решил оставить себе. Ошибка при чеканке — такая редкость! Я показывал монету друзьям, многие хотели купить ее, предлагая тройную и даже пятикратную цену, но я чту римские законы и не хочу, чтоб меня обвинили в фальшивомонетчестве.

Отец молча отсчитал десять денариев, положил их на стол и прикрыл ладонью.

— Откуда у тебя эта монета?

— Постоялец расплатился, — невозмутимо сказал грек, поглядывая на ладонь