Несколько дней после конца света - Хуан Мирамар

– Операцию называем «Картошка „фри“», в смысле бесплатная картошка, – сказал Штельвельд, излагая компании свою идею.

Идея была вполне безумная, в духе Штельвельда и состояла в том, чтобы обменять книги на картошку у крестьян.

– Народ тянется к знаниям, – продолжал Штельвельд, – и мы отдадим ему, так сказать, излишки.

– А благодарные крестьяне отдадут нам излишки своей картошки. Так что ли? – поинтересовался Иванов.

– Ну да. Именно так.

Если Штельвельд что-нибудь задумал, то остановить его было невозможно – иронию в вопросе Иванова он просто-напросто игнорировал и стал подробно описывать проект.

Транспорт должен был предоставить Переливцев, книги – Ивановы и Рудаки, у которых имелись излишки, унаследованные от родителей, а ехать предполагалось за сто километров к знакомому Штельвельда – сельскому учителю, по его словам, большому книжнику и вообще интеллигенту.

Компания внимала рассказу молча, только Переливцев, узнав, какая судьба предназначается его заслуженной «Волге», в которой он недавно с большими хлопотами вставил стекла, показательно вздохнул.

Молчали же все потому, что в душе отнюдь не возражали против того, чтобы принять участие в этой явно абсурдной затее, – скучно стало жить в городе, давно ничего не случалось, второй месяц кряду небо было затянуто тяжелыми тучами, из которых сыпался то дождь, то мокрый снег, и главное, делать было совершенно нечего и бесконечно тянулись пустые дни.

Рудаки, который, чтобы как-то заполнить пустые дни, стал писать хроники этого странного времени, как-то, сидя с Ивановым за скучной бутылкой ивановского самогона, пожаловался, что писать стало абсолютно не о чем, и предположил, что после катастрофы все они умерли и находятся сейчас в чистилище.

– Мы в третьем круге, где вечный дождь струится, – вздохнул он, глядя в окно, за которым шел нескончаемый дождь.

– Третий круг – это уже ад, старик, – поправил его любивший точность Иванов, но в принципе согласился. – Как в аэропорту, – сказал он, – когда ждешь самолет, а рейс все откладывается и откладывается.

Поэтому все мужчины одобрительно отнеслись к экспедиции, хотя энтузиазм свой старались не демонстрировать в присутствии жен, которые тоже с удовольствием отправились бы с ними, но понимали, что их наверняка не возьмут, и потому объединились в непримиримую оппозицию.

Обсуждали проект Штельвельда у Ивановых, где традиционно собирались теперь каждую условную неделю и уже не в подвале, как раньше, а в просторной ивановской квартире. Обсуждались два важных вопроса: какие книги нужны народу и кто поедет.

Второй вопрос, в связи с его остротой, постановили решить жребием, и тут же встал третий вопрос – об участии в жеребьевке дамской оппозиции. Штельвельд стремление оппозиции к равенству пресек в корне, воззвав к здравому смыслу: мешок с картошкой весил килограммов двадцать. Оппозиция надулась, но согласилась с очевидным.

И тут встал четвертый вопрос – о числе участников экспедиции. Переливцев считал, что, кроме него, должны поехать еще двое – так получалось оптимальное число грузчиков и для картошки место оставалось не только в багажнике. Выходило так, что и этот вопрос решался вроде как сам собой – Переливцев не обсуждался как водитель, а Штельвельд – как автор идеи и знакомый крестьянского просветителя, и оставалось одно свободное место, которое после короткого спора было решено отдать Иванову – признанному лидеру их маленького сообщества, в котором каждый делал вид, будто он сам по себе и никаких лидеров и диктаторов не признает, как и положено свободомыслящему интеллигенту.

Наконец все с удовольствием занялись первым вопросом: какие книги брать – тут уж все были равны и у каждого было свое мнение о том, что народ любит и что ему предложить для самообразования и культурного роста.

Без возражений прошли Пушкин и Гоголь. Гоголь потому, что ехали в почти гоголевские места.

– Там до Миргорода рукой подать, – сказал Штельвельд. Правда, по карте выходило, что Миргород совсем в другом направлении, но Штельвельда это не смутило.

– Врут карты, – сказал он уверенно.

Пушкина поддержали единогласно.

– Пушкин – он и в Африке Пушкин, в Африке особенно, – сказал Рудаки и неожиданно добавил: – И на Украине.

С ним никто не спорил, а Чинчук внес свою лепту в дело ознакомления крестьян с трудами великого русского поэта. Поблескивая новой наградой – серебряной Звездой Давида, которой его наградил Подольский раввинат по случаю объединения с Майоратом, он вытащил из рюкзака «Сказки» Пушкина на русско-украинском языке.

Это было первое академическое издание Института русско-украинского языка в Объединенном Майорате – внушительный том с иллюстрациями. Кот там назывался «кит», а на дубе был «ланцюг».[27]Книгу решили подарить крестьянам тоже единогласно.

Без возражений прошли украинские классики: Шевченко, Украинка, Франко и иже с ними. Между Ивановыми и Рудаки даже возник спор по поводу того, чьи книги отдавать, – и те, и другие от классиков были не прочь избавиться. Порешили, что возьмут половину у тех и половину у других.

Добавили немного просветительской литературы – энциклопедию садовода и огородника, на случай если туземцы подзабыли искусство земледелия, и начальный курс английского языка для местных детей. Рудаки попытался сбыть учебник языка суахили, утверждая, что этот язык ничем не хуже английского и расширяет возможности контактов, но его попытка провалилась, а Иванов даже сказал, что этот учебник и для перегонки не годится, так как может придать напитку нежелательный и вредный для северного организма экзотический привкус.