Морпех Рейха - Влад Тепеш

Тут мое удивление сменилось беспокойством. В самом деле, я думаю, что веду себя предельно стандартно, ничем не выделяясь и не возбуждая подозрений у возможной слежки, и тут вдруг какая-то девица говорит мне, что я как белая ворона.

— Серьезно? И чем же я так привлекаю внимание?

— Тем, что не привлекаете к себе внимания, простите за этот парадокс. Взгляните вокруг и подсчитайте, сколько на этом пляже привлекательных мужчин в хорошей форме, сидящих под зонтиком с книжкой в одиночестве и подальше от других.

— Хм… И сколько?

— Только вы.

— Это что, очень удивительно?

Она кивнула.

— Понимаете, я тут живу. В смысле, в этом отеле. Постоянно — уже несколько лет.

— Вся жизнь — курорт? — улыбнулся я, пытаясь съехать со скользкой темы.

— Не совсем, приходится работать. Я художница, у меня тут студия. Приличные апартаменты и прислуга, включая круглосуточную, обходятся дешевле в отеле, чем содержать собственный дом и своих слуг. А еще налог на недвижимость, да и дом перед содержанием вначале купить надо… В общем, я тут постоянно — и поверьте, что вы ну совсем не как здешние отдыхающие. Парни с вашими внешними данными, как правило, если пришли в одиночку, то ведут себя совсем не как вы. Ну, знаете, ходят туда-сюда, причем где народа погуще, мускулатурой поигрывают…

— Если вы про альфонсов — то я не альфонс, — произнес я.

— Да, я это уже заметила, — чуть насмешливо ответила моя новая знакомая. — Я даже предположила, что вы нетипичный альфонс, с нестандартным амплуа «интеллектуала», и специально устроилась тут, давая вам повод для знакомства. Но вы явно не ищете подругу, да и на альфонса-гея тоже не похожи.

Блин, как бы от нее отделаться? Впрочем… честность — лучшая политика!

— Думаю, теперь понимаю, — сказал я. — Здешняя публика — толстосумы с молоденькой содержанкой либо с семьей, золотая молодежь, опять же, с подружкой, или богатые дамы с молодым любовником. А поскольку я не отношусь ни к одной из этих категорий… Постойте! Вы сразу обратились ко мне по-германски!

Она кивнула:

— Ну да. Тут половина жильцов — германцы, и вы выглядите как германец. Только на конкретно этом пляже вы не совсем типичны, вот мне и стало любопытно.

— Понимаю. Наметанный глаз художника сразу подметил необычные детали, да? В общем, вы правы, потому что я — просто бывший военный, которому министерство обороны к выходному пособию оплатило еще и отдых в пятизвездочном отеле. И да, скорей всего, я на весь отель единственный уникум, который отдыхает тут за казенный счет.

Я думал, что признание в своей заурядности и бедности исчерпает ее интерес к моей персоне — но не тут-то было.

— Надо же… Я кучу гипотез придумала, но вы меня удивили. А за какие заслуги вам таких бонусов насыпали?

— Да так, в честь двадцатой аварии. Летчик-испытатель я. Бывший. — Я решил придерживаться единой версии.

— Вау… Знаете, вот летчиков знакомых у меня еще нет, — улыбнулась она, и тут я ее узнал.

Та самая девица в очках, которая обсуждала дайвинг со своими знакомыми в первый день. Только сейчас она без очков, и потому я ее узнал не сразу.

— Бывает, — кивнул я, — вот у меня художников знакомых нет, хотя вас, художников, намного больше, чем летчиков.

— И все же, почему вы тут в одиночестве скучаете?

— Да я только-только из госпиталя, где провалялся семь месяцев. Врачи давали очень плохие прогнозы, что ходить я больше не буду, а если и буду — то кое-как. Моя подруга решила, что такой я ей не нужен, и ушла, так что ехать сюда мне было особо не с кем.

— Ха! Вот уж она, наверное, локти кусала, когда вас выписали здорового, да? Может быть, даже пыталась вернуться?

— Да нет, она не дура и прекрасно понимала, что такие вещи не прощаются.

У меня в голове уже складывается костяк плана: девица местная, это раз. Она художница, и к тому же успешная, если заработки позволяют ей жить в этом отеле постоянно, это два. И тут важно, что информация эта проверяемая, я смогу проверить, и сколько она тут живет, и много ли картин написала. То, что она живет тут давно, исключает заранее спланированную «подсадку», хотя, возможно, мне умышленно оплатили отдых именно здесь и это я к ней подсажен, а не она ко мне. Но вот то, что она известная художница, значительно уменьшает вероятность ее работы на спецслужбу. И если она богатая художница — наверняка имеет вход в богемную среду. То, что в прошлый раз с одним из ее знакомых была очень дорогая девица — даже если она не эскортница, то все равно очень дорогая, такие шикарные девушки не интересуются парнями без денег — подтверждает мою догадку.

Ну а где богема, поэты и художники — там и наркотики. Если не напрямую через нее, то через ее знакомых я мог бы выйти на поставщика наркотиков, а уже через поставщика — на кого-то, кто делает документы.

Так что пусть меня уже не волнует сильно «тема номер один» — но знакомство может пригодиться.

Мы вполне мило пообщались, я выяснил, что зовут ее Гордана и она действительно модная художница-маринистка.

— Рисую преимущественно морские закаты и восходы, — сказала Гордана, — а еще котиков.

— Хм… котиков? Любите кошек?

— Не особо, но они намного прибыльнее морских закатов.

— Простите, не понял?

Тут она замялась.

— Ой… я лишку болтнула… Вы умеете хранить тайны?

— Конечно, — сказал я, — я даже под пыткой не признаюсь, какие именно самолеты испытывал.

Гордана улыбнулась:

— Тогда, так и быть, я доверю вам свою… Я дорисовываю котиков на старых картинах, и это основная статья моих доходов.

— А зачем так делать? — удивился я.

— Понимаете, старые картины — как антиквариат. Они ведь и есть антиквариат… Тут такое дело, что любой набросок на салфетке знаменитого художника стоит огромных денег, но если художник не из самых-самых, то там уже раз на раз не приходится. Две более-менее равнозначные работы одной и той же тематики одного и того же художника одного и того же периода творчества могут очень сильно отличаться по стоимости. Вот у нас два пейзажа… Или два морских заката… Один стоит больших денег, а второй — смешных. Ну просто потому, что один пейзаж яркий, а другой донельзя унылый. Но замечено, что дорисованный котик — ну или попугай или еще кто — помогает хорошо продать что угодно. Даже то, что сто лет никто не хотел покупать.