Инквизитор. Книга 16. Божьим промыслом. Серебро и олово - Борис Вячеславович Конофальский

Альмстад, — этот крикун с рынка, как шапку ему ото рта убрали, так он ещё подышал немного, но потом весь раздался… Лицом раздался и покраснел. Зенки выкатил на лоб, и всё… Окочурился. Сам.

— Болваны, — холодно выговаривает Волков. — Вас хоть не видели?

— Нет, нет, — и Сыч и Ёж мотают головами. — С этим всё чисто.

— Всё чисто, — передразнивает генерал. — А узнать ничего не узнали.

— Ну, только то, что его нанимал адвокатишка Альбин, и всё, потом негодяй издох. — Резюмировал Сыч. — Но мы решили, что торчать в городе нам пока не с руки, и не стали выяснять кто этот Альбин такой. И поутру, — он изображает рукой нечто очень быстрое, — уехали.

— Ну, молодцы, что сказать! — Волков зовёт Гюнтера и просит принести деньги. И когда тот приносит хозяину кошель, генерал достаёт из него три монеты, кидает их на стол перед Ежом. — Езжай в Мален, выясни что это за адвокат. — Потом барон некоторое время думает и достает ещё пару монет. — Заодно выясни про всех Маленов, что проживают в городе или имеют там дома. Все их дома перепиши.

— Всё сделаю, экселенц, — обещает Герхард Альмстад сгребая деньги на ладонь. — Сегодня поеду. Сейчас.

Когда Ёж уходит, Волков спрашивает у Сыча:

— Ну, как тут дела?

— А ничего, экселенц, нового. Всё хорошо. Мужики тихи, горюют, что урожая не будет. К отцу Семиону ходят, ходят, молятся. Ждут, когда новую церковь построят. Ни один за этот месяц бежать не пытался.

— Не бежал никто?

— Да уж самые дурные поняли, что из Фринланда их выдают и из Мелликона тоже. Так что не бегут. Да и что бежать? Обжились уже. И Ёган, не смотрите, что дурак деревенский, а своих он знает, он правильно говорит, нельзя мужику холостому быть. Как только сопляк стал на баб поглядывать, его сразу обженить надо… Сразу. И Кахельбаум всем, кто женится, свинью выдаёт, пару курей, и под дом землю выделяет… И всё, никто уже никуда не собирается.

Да, первое время много народа пыталось бежать от него, бежали семьями целыми. Но с соседями он уговорился, и если горцы, иной раз, на зло Эшбахту, ещё могли как-то беглецам помочь, то уже из Фринланда всех выдавали под чистую. А ещё он, как ему советовал его старый слуга, а ныне доверенное лицо, уменьшил барщину, и стал позволять от неё откупаться. И огороды разрешил брать сколько надобно. Вот так мужик потихонечку и переставал бегать от господина.

— Ну, ладно, значит тихо всё?

— Тихо, тихо, — кивает Сыч. — Подерутся — помирятся. — И тут же он вспоминает. — Ах, чёрт! Забыл же вам сказать. Как вы и просили, к вам приезжал мой знакомец из Ланна, помните? Грандезе?

— О, — Волков поморщился. — И что же он, уехал? Не дождался?

— Уехал, экселенц. — Кивает Сыч. — Ну, а что же было делать. Ни я, никто другой не знали, сколько вы ещё в Вильбурге пробудете. Может месяц. А ему тут жить не дёшево. Он пожил тут, пожил, а вас-то нет… И отъехал к себе в Ланн. Я дал ему пять монет… Человек ездил, всё-таки, тратился. — И тут Ламме вспоминает. — Ах, да, я ещё за него за стол и кров два с половиной талера оплатил. Вы уж мне верните, я жене хоть говядины куплю.

— Семь с половиной талеров… Жене дурно-то не станет? — Интересуется генерал.

— Ой, трескает как не в себя… — Едва не с гордостью говорит Фриц. — Она же брюхатая у меня.

— А, ну поздравляю.… Получишь потраченное. — Он лезет в кошель. А этого Грандезе… Ты мне его адрес напиши, я в Ланн поеду скоро, сам его отыщу.

Барон думал, что этот человек в Ланне ему не помешает. Теперь у него там не только Агнес проживала, но и графиня Брунхильда с графом. И он, отсчитав деньги Сычу, продолжил разговор, но уже так тихо, что тому пришлось наклоняться к господину, чтобы того расслышать:

— А Госпожа Ланге как живёт?

— Уж и не знаю, что сказать, про неё, экселенц? Уж смотрю, смотрю, а сказать-то особо и нечего, экселенц. — Сыч тоже говорит очень тихо. — Писем никому не пишет. И ей никто не пишет. Дружит она всё больше с сестрицей вашей, госпожой Рене, часто встречаются, поп наш оглашённый иной раз к ней ходит на обеды, иной раз госпожа Роха зайдёт… Кучера она за кофе и сахаром, или за пряниками, или ещё за какой мелочью посылает в Лейдениц пару раз в неделю — Рассказывал Фриц Ламме. — А на той неделе, видели её на пристани со служанками, переправлялись за реку Лейдениц, но ездила в Эвельрат, наверное, ходила по лавкам, так как вернулась с многими покупками. Больше нечего мне про неё сказать. В церкви всегда впереди всех, первая к причастию идёт, всегда благообразна, дочурка её — чистый ангел. Наш поп её хвалит как только может. Больше и сказать про неё нечего, ничего нечестного за ней я не нашёл.

Ну, это всё генерал и без него знал. Кажется, всё действительно хорошо. Но всё равно было ему на душе неспокойно. Волков уже отпускал своего коннетабля, когда в гостиной появилась баронесса:

— Письмо вам, от соседей.

От соседей… И было то письмо от барона фон Фезенклевера. И в том письме приглашение на обед, который должен был состояться через два дня. Сосед писал, что будут и другие местные сеньоры, которых Волков, несомненно, знал. И некоторых был рад повидать, например, Гренеров. Карла, которого он знал ещё юношей и уважал за храбрость. Но были и другие соседи, например Балли из поместья Дениц. Все знали и все помнили, что это именно Волков отрубил голову Адольфу Фридриху Балю, барону фон Дениц, якобы за то, что тот умерщвлял людей в округе. Родственники красавца барона не должны были того забыть, но раз то дело дошло до епископа маленского и даже до курфюрста, они не могли упрекать Волкова в убийстве. Но не любить его, они имели право всем сердцем. На том обеде должны быть и другие местные сеньоры, что водили близкую дружбу с влиятельным семейством Маленов.

«Те ещё соседи».

Но отказаться от обеда генерал не мог. И было на