Лето, пляж, зомби - Наиль Эдуардович Выборнов

Еще один маленький шарик дроби с щелчком упал в пустую пивную банку.

— Две уже, — тихо сказала она.

Я выдохнул, а она снова наклонилась, прижалась ближе. Я чувствовал её дыхание на коже. Это было… странное ощущение.

Снова холодок лезвия. Ещё один укол. И снова вспышка боли. Но я молчал, терпел, даже зубы не сжимал. Да и не так уже и чувствуется, вся левая сторона онемела.

— Блин… — пробормотала Лика. — Она зацепилась за что-то.

Она сдвинулась ближе, пальцы чуть грубее сжали кожу. Я повернулся и теперь невольно смотрел на неё. На её лицо, сосредоточенное, почти злое.

— Ты бы медсестрой была неплохой, — сказал я, улыбнувшись.

— Ага, конечно, — отозвалась она. — Я людей резать не люблю.

— Я тоже, — выдохнул я. — Но иногда приходится. Рано или поздно всем приходится.

Она не сразу ответила. Только вытянула третью дробину и отбросила её в банку.

— У тебя было такое, что ты убивал кого-то ножом? Не застрелил, а именно зарезал?

— Было, — кивнул я. — Совсем недавно. Но ты не убиваешь сейчас, ты лечишь. Знаешь, это больно, но иногда мучить человека можно. Например, для того, чтобы ему жизнь спасти. Когда тащишь кого-то с поля боя с раздробленными ногами, ему тоже больно.

— А иногда нужно мучить, чтобы узнать правду, — сказала она.

— Ну да, без этого никуда, — я невольно кивнул. — Но тут главное — удовольствие не получать.

— Я сейчас удовольствия не получаю. Знаешь, просто делаю это, и мне не так уж страшно.

— Только не говори, что тебе это нравится, — сказал я, усмехнувшись.

Лика посмотрела на меня, покачала головой. Она вытащила еще одну дробину и опустила ее в банку. Ее руки все были в крови. В моей крови.

— Нет, — сказала она. — Но я думала, что будет хуже. Что у меня руки будут дрожать, что я испорчу всё.

Она замолчала, снова нащупывая под кожей очередной свинцовый шарик.

— А у меня не дрожат руки, — продолжила она спустя полминуты. — И даже плохо не стало.

Я внимательно посмотрел на неё.

— Это нормально, — сказал я. — Нормально. Продолжай, у тебя хорошо получается.

И так продолжилось. Она рассказывала что-то о прошлом, выковыривая дробину за дробиной. Я боли уже не чувствовал, привык. К ней всегда привыкаешь.

Наконец, она закончила с последней дробиной. Откинулась назад, потянулась за виски, но не стала пить — просто закрыла бутылку, поставила на пол.

— Прощупай хорошенько, — сказал я. — Есть еще? Лучше сразу все вытащить, потому что если потом загноится, то будет совсем пиздец.

Она, недолго думая, оторвала кусок наволочки и облила его виски. И стала стирать кровь с моего бока. Спирт защипал раны, я сжал зубы. Нет, все равно чувствуется, сука, тем более, что там теперь все разворочено. Вместо аккуратных дырочек, хоть и небольшие, но все же разрезы. Ну и правильно, обработать надо, хоть бы и промокнуть.

Потом принялась щупать, осторожно, сантиметр за сантиметром. Теперь же я боли не чувствовал, только ее холодные пальцы. Если честно, я уже успел нажраться, почти полбутылки ведь выпил. И мне хотелось только чтобы все закончилось, и я уже лег спать.

Завтра оно заболит гораздо сильнее. Но ничего, тут уже таблетки помогут. Ну и антибиотики нужны, без них никуда. Но это есть. Если повезет, послезавтра уже смогу отправиться на дело. А потом свалим. Валить нужно, причем как можно скорее.

— Нет ничего, — сказала она. — Все вытащила.

— Отлично, — выдохнул я. — Теперь возьми в рюкзаке бинты. Сделай салфетки из них, сложи в несколько слоев. И накладывай на раны.

— А закрепить как?

— Поверх перевяжем через грудь.

Что-то подсказывало мне, что повязки пластырного типа подошли бы гораздо лучше, но вот их не нашлось. Так что будем обходиться тем, что есть.

Она вытерла окровавленной тряпкой руки, вытащила из рюкзака два рулона широкого бинта, разорвала упаковку, и принялась складывать его в салфетки, откладывая их в сторону. У меня в голове шумело: и от алкоголя, и от кровопотери. Вертолетов не было, но все равно.

А потом встала передо мной и принялась перевязывать, накладывая тур за туром. Закончила, сделала узел и отошла на пару шагов, будто любуясь плодами трудов своих.

Я снова усмехнулся.

— Хорошо справилась.

— Что, похвалить хочешь? — спросила она, покосившись на меня.

— Почему бы и нет?

Она качнула головой.

— Спасибо, конечно. Но я просто сделала, что нужно.

— Вот именно, — сказал я. — Сделала, что нужно. Не испугалась. Это важно.

Лика полминуты помолчала, потом наклонилась, поправила узел.

— И что теперь? — спросила она.

— Теперь ты немного другая, — сказал я. — Как и все мы.

Она ничего не ответила. Просто убрала нож, собрала бинты и встала.

— Ладно, — тихо сказала она. — Спи.

— Хочешь остаться? — спросил я. Сам не знаю, почему.

Наступило молчание, несколько секунд ничего не происходило. Несколько раз она вдохнула, выдохнула, а потом, наконец, проговорила.

— Знаешь, я много в жизни видела, но никогда мне самой такого делать не приходилось. Боюсь, кошмары будут сниться.

Я поднялся, чуть качнулся. Но ничего, на ногах держусь. Взял банку, отложил на стол, смахнул прямо на пол обрывки бинка. А потом сорвал с постели окровавленную простынь и бросил в сторону.

— Если со мной останешься, тебе легче будет? — спросил я.

— Да, — решительно кивнула она.

— Тогда ложись, — ответил я, и застелил постель пледом. Уселся, стащил ботинки, после чего лег, потеснившись в сторону стены. Так оно получше будет, да и меньше шансов, что она во сне меня заденет.

— Ложись тогда, — сказал я.

Она выдохнула, а потом решительно стащила с себя обувь, подошла ближе и легла. Положила руку мне на живот, прижалась ухом к груди. Несколько секунд мы оба молчали, будто боялись нарушить установившееся между нами равновесие.

— У тебя сердце сильное, — сказала она. — Мощно бьется. Как считаешь, оно может любить?

Что? А к чему еще такой вопрос?

Я не знал, что на это ответить. Попытался вспомнить: любил ли я когда-нибудь кого-то. Нет, никаких вспышек воспоминаний, никаких лиц. Ничего в голову не