Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Он глубоко вздохнул и подошёл к столу, начиная перечитывать бумаги, которые лежали перед ним, как будто это помогло ему вернуть контроль над ситуацией. Но в его голове все ещё звучали слова Соболева.

Глава 18

Ночные раздумия

* * *

Ночь обрушила свою тишину на комнату, как тяжёлое одеяло, затягивая мир за окнами в холодную, но успокаивающую темноту. Лишь тусклый свет старинной лампы, стоящей на письменном столе, играл золотыми бликами на мраморной поверхности. Мирослав сидел, положив руки на холодную древесину, внимательно глядя на пламя, которое извивалось и трепетало, словно пытаясь прорваться через воздух, сдерживаемый стеклянным абажуром.

За окном, в ночной тишине, лишь изредка раздавалось шуршание листьев, наполняющее тёмную улицу ощущением далёкой, невидимой жизни. На мгновение Мирослав представил себе огромный город, в котором он теперь оказался. Он был чужд и близок одновременно. Москва, грозная и величественная, расправляла свои плечи перед ним, словно огромный механизм, который он едва понимал. Но если разобраться, его собственный внутренний механизм был куда более хрупким.

Он поднял взгляд на стены своей скромной комнаты, наполненной запахом старых книг и сырости, и задумчиво повернулся к свету. Его лицо было серьёзным, измученным, глаза были полны тревоги, что трудно было скрыть. Внутренний монолог, который не давал ему покоя, продолжался, рвущийся на куски, как попытка собрать по частям своё ощущение реальности.

«Теперь я точно понимаю, что один неверный шаг может стоить мне жизни. Здесь нельзя доверять никому, даже тем, кто улыбается в лицо… Как я вообще оказался втянутым во всё это?».

Он снова посмотрел на пламя, как будто оно могло дать ответы, как бы в поисках чего-то, что могло бы наполнить его душу спокойствием. Но свет только тоскливо мерцал, как и его собственные мысли. Как бы он не пытался успокоиться, сердце всё равно продолжало биться с непривычной для него частотой. Он так долго мечтал о том, чтобы это место стало его новым домом, чтобы начать всё с чистого листа. Но что теперь?

Взгляд упал на стопку документов, не разобранных с того дня. Его нерешительность ощутилась как физическая тяжесть, лежащая на плечах, давящая и мешающая сосредоточиться. Но вот они, листы, которые, казалось бы, должны были стать его спасением. Они не спасали. Они стали ещё одним напоминанием о том, что ему нужно быть осторожным, собранным, в два раза более внимательным, чем все остальные.

«Все здесь движется так быстро, так интенсивно, как будто весь мир — это часть огромной машины, которая либо тебя проглотит, либо использует как топливо. Каждый шаг, каждое слово могут быть не тем, что нужно. И вот он, он — в центре этой машины, один среди чуждых ему людей и чуждых ему слов».

Как странно всё это было. Он — человек из другого времени, запертый в этом моменте, с этим тяжёлым, острым чувством неуверенности и подозрительности.

«Неужели я здесь оказался?», — снова и снова спрашивал он себя.

Секунды тянулись как часы. Он мог услышать, как в комнате немного сгущается воздух, как невидимые звуки заполняют пространство, как если бы сама комната прислушивалась к его мыслям. Он вновь потерся руками по лицу, пытаясь выбросить из головы образ Соболева, его тяжёлый взгляд, слова, которые не могли забыться. Это был не просто человек. Это было предупреждение. Он понимал, что теперь его жизнь будет тщательно изучена, как любое малейшее отклонение от нормы, любое слово, любой жест может быть воспринят как подозрительный. Но неужели он был готов к тому, чтобы всё это выдержать? Страшно ли ему?

Он вдруг почувствовал, как трудно дышится, но тут же собрал себя. Он не мог позволить себе растеряться, не мог позволить страху контролировать себя. Он был врачом. И хоть странно, но это давало ему какую-то силу. Всё, что он делал, он делал с чистым сердцем. Это было его оружие в мире, где были такие как Соболев, наблюдающие, оценивающие, проверяющие на прочность.

Мирослав резко встал, на мгновение вновь задумавшись. Его взгляд всё ещё оставался прикован к тусклому свету, который не даёт ему покоя.

«Я должен победить себя. Прежде всего — свои страхи».

И вот это чувство — того, что он сам контролирует свою судьбу, несмотря на всё происходящее, дало ему уверенность на мгновение.

В конце концов, всё, что оставалось — идти вперёд, несмотря на каждую неопределённость.

Мирослав сел за письменный столом, его пальцы нервно начали перебирать ручку, глядя на пустые страницы перед собой. В тусклом свете лампы, что едва освещала комнату, он начинал делать короткие записи в тетрадь, которые были скорее продолжением его мыслей, чем практическим документом. Мысли путались, не давая ему покоя, но он вынужден был их упорядочить. Он знал, что в этом мире важно не только то, что ты думаешь, но и то, как ты эти мысли излагаешь.

«Сталин…», — он написал это слово, затем задумался. Всё, что было связано с этим именем, было туманным и опасным, словно густая мгла, через которую невозможно увидеть ничего ясно. Мирослав снова взял ручку и поднес её к бумаге. Сталина он не знал, не мог понять до конца, но ощущал, что судьба его — это как некое поле, где даже малейшая ошибка может стоить жизни. Он знал, что Сталин — это человек, который действует, не размышляя долго, но что он хочет от него? Почему ему доверяют, несмотря на то, что вокруг — чёрные, вязкие подозрения, страх и недоверие?

— Сталин, странный человек, — написал Мирослав в тетради. — Он говорит о доверии и верит мне, но окружил меня людьми, которые готовы уничтожить при первом же подозрении. Что ему от меня нужно? Почему он рискует, защищая меня? Или это всего лишь проверка? Но если проверка, то почему именно меня? За что я ему так важен? — эти вопросы крутились в голове, не давая покоя.

Мирослав оставил ручку и откинулся на спинку стула. Он пытался понять всё, что происходило с ним в последние дни. Москва, её шум и гул, её величие и бездушие, как могучая машина, которую двигали не только люди, но и идеи. Он был частью этой машины, но он не был