Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

— Умер, — тяжко упало крайнее слово.

Заводское начальство, сопровождающие, рабочие торопливо сдёргивали шапки, теплые кепки, фуражки. Ошеломленные, испуганные, люди еще не слишком верили произошедшему, до них не сразу доходило, что человек внезапно смертен, и только шелест голосов набирал и набирал силу:

— Умер… Скончался…

— Матка бозка…

— Убили…

— Убили!

[1] «Пани Каховска, вы потрясающая женщина!» (польск.)

[2] Стэнсфилд Тёрнер, адмирал в отставке, директор Центральной разведки США (соответственно, и ЦРУ).

Глава 14

Понедельник, 15 января. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

В окно, тронутое росписью инея, мощно вливалось солнце — тугие лучи зашли в тыл белёсой и пепельной хмари, и вовсю расширяли лазурный плацдарм, светоносной силой обороняя ясность. Красота!

Я дремотно улыбнулся, словно пародируя Будду.

Ведь и на душе просветлело — за все зимние каникулы меня ни разу не потревожили цэрэушники. Первые дни января я еще напрягался по старой памяти, но привык к хорошему — и даже испытывал к мистеру Вудроффу некую извращенную благодарность. Спасибо, мол, что дали отдохнуть спокойно!

А я до того разрезвился, что дважды выбирался на лыжню — один раз с Паштетом, в другой — с родителями. Взмокну, вымотаюсь, промерзну, но как же здорово — синее небо, зеленые сосны и белый снег. Классика!

И снова школа, третья четверть… Последняя третья четверть.

Я поневоле свыкся с бытием ученика, да и время, драгоценное время тратилось не зря. Где, если не в школьном комитете комсомола оттачивать лидерские таланты — мягкого убеждения и строгого принуждения? Проще всего дать команду, но мы же не в армии! Значит, надо изловчиться, и так повернуть ситуацию, чтобы люди сами, с охотой и азартом, делали то, что от них требуется.

А наш поисковый отряд? За осень он вырос как бы не втрое — новички с нетерпением ждут теплых майских дней. Ага, теплых…

Помню я, по какой холодине мы бегали рано утром, и как сухарно хрустел ледок под ногами! Ничего, зато полезно…

Зевая и продирая глаза, я с удовольствием потянулся — меня разбудило клацанье замка, когда мама захлопнула дверь за собой.

Прошлепав в ванную, помок немного под струями душа, смывая сонную одурь, вытерся и натянул треники.

Прислушался, замерев.

С лестничной площадки донеслись, стихая, тяжелые шаги соседки. Заурчала канализация. Открытая форточка пропустила натужный вой мотора. И тишина…

Гулкая утренняя тишина, которую я обожаю. Наверное, потому, что не слишком часто удается ее ощутить…

Задребезжал телефон. Ну, вот…

— Алё?

— Та радио слушаешь? — осведомилась трубка Пашкиным голосом. Очень серьезным голосом.

— Н-нет, а что?

— Брежнева убили!

Мои мысли рассыпались, словно кубики кособокой детской башенки.

— Это… точно? — выдавил я.

Меня потряхивал нервный озноб, а в голове звучал и звучал, как заезженная пластинка, панический надрыв: «Доигрался⁈ Доигрался?..»

— Точнее не бывает! С самого утра передают. Его где-то в Варшаве застрелили, прямо на митинге! Какой-то… этот… националист!

— Понятно…

Не прощаясь, не думая, я бросил трубку на рычажки, и торопливо прошаркал к полочке, с которой еле слышно бубнило радио. Резко выкрутил ручку, похожую на колпачок от тюбика с зубной пастой.

— … Четырнадцатого января, в шестнадцать часов тридцать минут, — ворвался в комнату высокий женский голос, отчетливо дрожащий в прямом эфире, — в городе Варшаве, в цеху тракторного завода «Урсус», от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса, погиб товарищ Леонид Ильич Брежнев, выдающийся деятель Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР…

Слушая, я метнулся к телевизору. Ламповое чудище сначала прогрелось, а уже затем выдало картинку. Бэкграунд — бетонные колонны, кран-балка с обвисшим крюком, шеренга полусобранных, весело блестевших тракторов. А на переднем плане робел грузный поляк в непривычном ему костюме. Он мялся и приглушенно мямлил, а поверх родной шипящей речи ложился сухой закадровый перевод:

— … После выступления в цеху… перед рабочими… товарища Леонида Ильича Брежнева убил просочившийся вооруженный националист Казимеж Пакула… участник одной из подпольных ячеек, отметившийся ранее убийствами членов семей советских военнослужащих…

Я выдохнул, чуя, как колотится сердце, отдаваясь писком в ушах. Экран мигнул сменой кадра — на меня в упор смотрел Игорь Кириллов, очень серьезный и строгий. Хотя его глаза, как мне показалось, выдавали растерянность.

— В Польской Народной Республике и в Советском Союзе объявлен семидневный траур, — официальным тоном зачитал диктор, любимый ученик самого Левитана. — Первый секретарь ЦК ПОРП Мирослав Милевский ввел в Польше военное положение сроком на девяносто дней… — Зорко глянув в объектив, словно желая удостовериться, слушает ли его народ, он преисполнился казённой торжественности. — Сегодня ночью, решением внеочередного пленума ЦК КПСС, на посту Генерального секретаря ЦК КПСС утвержден Андрей Андреевич Громыко. На двадцать восьмое февраля назначен очередной пленум…

Нервно сглотнув, я выключил телевизор и прикрутил радио.

«Позавтракать надо… — плелись мелкие, совершенно не важные мысли. — Портфель собрать…»

Коротко и резко зазвонил телефон.

— Алё?

Я ожидал услышать Паштета, но провод донес приятный, взволнованный голос Кузи:

— Привет… Ты в курсе?

— В курсе, — мой ответ прозвучал суховато.

— Я из школы звоню, из учительской, — заторопилась девушка, как будто боясь, что я уличу ее в досужей болтовне. — Сегодня уроков не будет. Совсем!

— Понял… Спасибо, Наташ.

Радости не было. Совсем.

Тот же день, позже

Москва, Кремль

Наверное, выражение «скорбное молчание» не совсем подходило к той атмосфере, что сгустилась на объекте «Высота» — в бывшем кабинете Брежнева. Скорее, можно было говорить об «усталой озабоченности». Тягота настоящего давила ощутимо и жестко, а будущее, даже самое близкое, грозило неисчислимыми бедами.

Всё, выдохлось послезнание «Объекта-14»! История прокладывала новую колею…

Андропов мрачно усмехнулся.

Скоропостижный уход Леонида Ильича нежданно — и неизбежно! — запустит подвижки в окостеневшем механизме Политбюро — вверх или вовне. Никто на «ночном пленуме» не показывал виду, но одна половина собравшихся таила в себе довольство и надежду, а другая испытывала неуверенность и боязнь.

Однако все эти мелкие течения струились в глубине, подавленные чудовищным грузом ответственности — за народ, за себя, за страну, за само существование первого в мире государства рабочих и крестьян.

Председатель КГБ, проведя бессонную, тревожную ночь, чувствовал тяжкое утомление, но вот спать его не тянуло — нервическое возбуждение не отпускало, держало в тонусе. Он украдкой осмотрелся.

Устинов будто расплылся, сложив руки на длинном столе для