Резюме сортировщика песчинок - Любовь Александровна Афоничева

– Никогда не могу устоять перед этим гипнозом, – признается Агния, отрываясь от созерцания и натягивая поверх своего колпачка капюшон.

– И я.

Несмотря на красоту ночной метели, подсвеченной городскими огнями, идти сквозь нее не слишком приятно. Зато с Агнии сдувает сонливость, и она довольно бойко планирует вслух завтрашний разговор с Руром. Что нам, конечно, надо придти к нему в комнату, причем прямо утром, и не страшно, если пропустим первые лекции, потому что ясность и определенность важнее; и что спрашивать будет она, а я – просто бесить его своим присутствием, и мы обязательно, так или иначе, поймем, есть ли хоть что-то настоящее, или только пустые подозрения, за которые так невыносимо будет стыдно, но ведь одновременно станет и легко, и можно будет, наконец, дышать, потому что сейчас по-настоящему легко и глубоко вдохнуть никак не получается… тьфу ты, сколько снега в воздухе, постоянно попадает в рот, но если все-таки окажется что-то настоящее, то… нет, не должно, но если все-таки… то мы что-нибудь придумаем… Ведь мы же придумаем что-нибудь?

Я говорю «да» и «хорошо», когда встречаются подходящие паузы.

Но не могу избавиться от ощущения, что эта завтрашняя беседа будет гораздо сложней, мучительней и опасней, чем мечтает приободрившаяся Венц.

А может, и не мечтает. Просто старательно забалтывает такое же тревожное ощущение.

Тут звонкий ручеек слов, текущих мне в уши, неожиданно иссякает. Я, не успев перестроиться, выдаю очередное «хорошо» в белый шум летящего снега, поскрипывающих шагов и деликатного транспортного гула. Но Агния, судя по всему, этого даже не замечает.

Мы проходим мимо носатого памятника Николаю Лю, первому мехимернику. Официальная легенда гласит, что он придумал свой метод в шутку. На спор. Но мне почему-то в это не верится. Как, впрочем, и в большинство официальных легенд.

Сейчас, под слоем снега, Лю похож на печальную бабушку, укутанную в теплый платок. Такую, каких я видел только в Ноо, на картинках. Потому что все бабушки, которых мне доводилось встречать в жизни, предпочитают другие головные уборы. Одна из моих, например, коллекционирует береты, и я у нее даже стянул парочку: смешной темно-синий, в котором я сразу становлюсь похожим на гриб, и маленький черный, который до сих пор иногда надеваю.

В беретные воспоминания вклинивается неожиданная реплика Агнии:

– Рождество скоро.

– М-м-м, – кратко обозначаю я исправную работу своего слуха и внимание к ее словам.

– Просто хочется, чтобы все как-то утряслось – до… Не мешать радость с… тошнотой.

Из-под снежной штриховки просвечивают сочно-тыквенные, призрачно-голубоватые и канареечно-желтые квадратики окон. Мысленно начинаю переставлять их так, чтобы получился смайлик. Но не успеваю, прохожу мимо.

С лица никак не желает стряхиваться насмешливая гримаса. Хорошо, что Агния ее не видит. Хотя, наверное, все равно улавливает в голосе:

– То есть ограничений, которые накладывает светская этика, тебе недостаточно? Нужно еще десяток-другой сверх?

– Ну, если воспринимать это именно как ограничения… тогда, наверное, это должно быть тяжело. То есть нет, вру… Не «наверное» и не «должно быть» – действительно тяжело. И мне бывает, еще как. Срываешься, звереешь, капризничаешь… Требуешь для себя особенно бережного отношения, особенной справедливости. Не обычной, а какой-нибудь экстра-класса, с родословной. Не как у всех. Потом, после таких срывов, мерзко… Особенно от того, что знаешь – они вернутся. И не раз. И кажется, что будь правил поменьше, жилось бы проще. Но они, эти ограничения… их можно воспринимать и по-другому. Не буду же я ограничением считать свою одежду – вот прямо сейчас, когда она защищает меня от холода? Или стены своего дома? И не буду же я воспринимать необходимость чувствовать вкус еды и слышать звуки окружающего мира как ограничение личной свободы? Не знаю, не получается это внятными словами объяснить… Тем более если ты не веришь ни в этику, ни в… Ладно, лучше не отвечай ничего. Нет сил слушать циничные шуточки.

Агния кашляет, наглотавшись ветра во время своей страстной, хотя и не очень вразумительной речи.

Я дожидаюсь, пока она восстановит дыхание, а потом со всей доступной мне мягкостью интересуюсь:

– Любопытно, и много ты насчитала циничных шуточек за этот вечер? Что касается веры… Ты торопишься приписать мне атеизм только потому, что он вроде как подходит к образу Типичного Эф_Имера. А я, между прочим, считаю довольно странной идею, что такие занятные задачки, как вселенная и жизнь, могут не иметь Автора. Другой вопрос, насколько я способен соответствовать Его… – мысль обрывается, потому что мое внимание перехватывает насекомоподобная фигура на противоположной стороне улицы.

Полузатертый снегом силуэт похож на «кузнечика», с которым дрался Рур. Я не совсем понимаю, зачем, но чувствую, что его необходимо догнать. На загривок как будто кто-то высыпает горсть мурашек, и я решаюсь:

– Агния, я бы очень хотел договорить, но понял, что мне нужно кое-что сделать. Срочно, прямо сейчас. Про встречу помню – завтра в половине девятого у комнаты Рура.

В темноте капюшона, косо заштрихованного поверху снегом, почти не видно ее лица. Но голос звучит напряженно:

– Ну, увидимся. Или нет.

Популяция мурашек на загривке удваивается. Я пожимаю белыми от снега плечами:

– Даже если нет… ты и сама устроишь всем, кому нужно, валькирдык.

И бросаюсь в погоню за «кузнечиком».

В этой части истории я проверяю на прочность дыхалку и бууты, сохраняю в целости нос и примеряю на себя роль Стрелка

Метель еще не успевает зализать след «кузнечика». Но очень старается. Поэтому и я выкладываюсь, как не выкладывался уже давно.

Очередной идеальный момент для того, чтобы пожалеть о потерянном мышечном тонусе. Потому что в ушах уже начинает – бух-бух – разминаться группа барабанщиков, а в глазах – смазываться и без того не слишком четкий пейзаж.

«Ну, увидимся. Или нет. Ну, увидимся. Или нет. Ну, увидимся. Или нет. Ну, увидимся. Или нет. Ну, увидимся. Или нет».

Последняя реплика Агнии, как привязчивая песенка, бесконечно повторяется в голове и задает ритм движению сквозь снег.

Ничуть, правда, не мешая сумбурному мыслепаду.

Я думаю о том, что «кузнечик» может привести меня к Черствой Ватрушке.

Или нет.

И если да, то непонятно, что мне делать тогда, запыхавшемуся, без плана и без правильных слов.

Сколько правильных слов может поместиться на кончике языка? Надо будет задать этот вопрос Павле Имберис, она должна оценить.

Если, конечно, «кузнечик» не заманит меня в какой-нибудь тихий уголок и не поиграет со мной, как уже играл с Руром…

От этой мысли у меня сбивается