Седьмая сестра - Надежда Викторовна Ожигина

и не источник силы. Изнанка – сообщество избранных, красивая обертка, нейминг. Ну допустим, так назвали бы блог. Или элитный клуб. Поняла? Есть же разница в названии пьесы и в наборе нот, родивших мелодию. Абсолютно разные вещи, правда?

Я не стала ее поправлять. Долли явно не разбиралась в музыке и не знала, что название композиции зачастую аннотация к нотной записи, краткий пересказ произведения. Но вот название сборника… Н-да. Здесь составители позволяли больной фантазии разгуляться и в погоне за эффектным словцом иногда сочиняли такую чушь!

Выходит, Изнанка – просто обложка? Представителям темной силы нравится так себя называть? Красиво звучит, возражать не стану. А еще, вспоминая Элен, соглашусь: исподнее исподним останется, как ни подтасовывай факты и ни подменяй понятия.

4

Одолев две ватрушки и наслушавшись Долли, я вернулась к чтению документов. Судя по всему, учиненное следствие ожидаемо зашло в тупик. Мне попалась докладная записка Самойлова на имя командора Федотова, в которой предприимчивый капитан просил о недельной командировке в Петровскую подгорную слободу. Это поселение на берегу Клязьмы разрослось вокруг кожевенной мануфактуры, основанной по приказу Петра и шившей лосины для русской армии. Интерес же для следствия представляла не сама подгорная слобода, а заброшенная усадьба Глинки, расположенная неподалеку.

Я загуглила и узнала, что, во-первых, лосины времен Петра – не балетные колготки, как мне представилось, а штаны в обтяжку из лосиной кожи, служившие элементом обмундирования войск. Во-вторых, что подгорная слобода – вовсе не королевство гномов, где правит Король-под-Горой, а город Лосино-Петровский. Ну и в-третьих, что усадьба Глинки принадлежала Якову Брюсу. Более того, в ней он и умер.

В дневнике командора Самойлова событиям той давней командировки отведено страниц десять или одиннадцать, исписанных убористым, четким почерком.

Даже странно, что меня отпустили. Что я мог здесь отыскать? Руины? Вот этого добра в Глинках в избытке. Запустение и разруха, полуразвалившийся барский дом, служивший Брюсу лабораторией. На территории усадьбы – школа и организованный недавно приют. Всюду шастают беспризорные дети, только доставленные из распределителя. Хотел бы я знать, чем они питаются и где берут дрова на растопку.

Но фигурки в лохмотьях, как дикие кошки, удирали при виде меня напролом сквозь кусты, ныряли в крапиву, уходили от погони, как бывалые воры, скидывая березовые полешки, точно орудия преступления.

Отлавливать их я не пытался, не за этим сюда приехал.

Шел вдоль прудов по подъездной дороге, и тут из мутной воды на меня посмотрели чьи-то глаза. Жуткие, незрячие бельма пристально следили за незваным гостем. Там, в позеленевшей от травы глубине давно нечищеного водоема, проступало чье-то лицо, белое, бескровное и прекрасное.

Понадобилась вся выдержка, весь накопленный боевой опыт, чтобы не выпарить магией мерзкую темную жижу. Через миг я наконец осознал, что смотрю в глаза утопленной статуи, заросшей слизью и илом. Интересное местечко, ничего не скажешь. Топят мраморных богов без суда и следствия.

Ко мне прискакал смотритель поместья, опираясь на ветхий костыль. На левой ноге старика не хватает ступни и голени, штанина свободных портков завязана странным узлом, то ли порчу отводящим, то ли долг закрывающим. Есть обряды в исподнем мире, «жертвенная плоть» называются. За половину ноги можно немалую силушку выпросить. Или расплатиться мясцом и кровушкой, костью белой да жилами прочными за оказанную великую милость.

Из исподов старик, но клейменый, протягивает руку печатью вперед, точно справку о досрочном освобождении. Полысевший, беззубый хищник, неспособный более укусить.

– Милости просим, товарищ начальник, – кланяется, скрипя костылем, преданно смотрит в глаза. – Детишки у нас тут балуют немного, давеча храм едва не спалили. А так все спокойно, двадцать лет, почитай. Не трогают, значит, наследство Брюсово, ну и барин ни на кого не серчает.

– А раньше серчал? – спросил для порядка и оглянулся на пруд. – Что это, морда исподняя, у тебя в пруду статуи киснут?

– Ну так как же! – закивал, заскакал вокруг, подобострастно лыбясь. – После смерти потомков Якушки много хозяев здесь побывало, да не все были шотландцу по сердцу.

Я развернулся к старику и ударил, магией, не рукой. Чтобы помнил пес свое место! Кто тут «Якушка» тебе, бес паршивый!

– Не гневайтесь, кромешный начальник, – залебезил старик, кое-как поднимаясь с земли. – Многие письма царю подписаны: твой, мол, холоп Якушко Брюс.

– А ты, стерва, к царю себя приравнял? Перед Петром все холопами были.

– Так таперича революция, нету царей, а холопы высоко.

Надо же, идейный испод. Ну-с, что еще расскажешь?

Он вел меня в дом по разбитой дорожке, заросшей бурьяном и лебедой, показывал усадьбу и лицедействовал, пытаясь бездарнейшей пантомимой показать, как здесь было красиво. Я терпел, поскольку при этом шельмец рассказывал преинтересные байки.

– …Доченьки умерли во младенчестве, и прямая веточка Брюса засохла. Племянник унаследовал, опосля – его сын, тоже Яковом нареченный. Ну а как помер и этот, усадьбу признали выморочной, оставшейся без хозяина значит, да выставили на торги. Забрали землицу купцы Усачевы, сначала отец, после сын. Этот построил бумажную фабрику, производство наладил да занемог. Дело в убыток пошло. Смекнул, что землица ему не рада и что прежний хозяин, чаротворный барин, сживает его со свету. Продал усадьбу почти за бесценок. Купили Алексеевы, прядильню наладили, но тоже смекалистые оказались, сбагрили дом купчихе Колесовой. Вот вы про статую в пруду спросили, так ейный это приказ. Стыдоба и позорище, значит, когда мраморные мужики и бабы в непотребном неглиже по парку расставлены. Всех античных богов и героев собрала и в пруду утопила. Да только с тех самых пор не было ей покоя. Стал являться Глафире призрак Якова Брюса! Баба спать перестала, чуть от страха не тронулась, ну и драпанула, только юбки мелькали. Дом достался торговцу Лопатину. Этот купец все по хлопку работал, превратил усадьбу в хлопковый склад, а утопленные статуи велел разбить, чтоб осколками укрепить плотину. Тоже не задержался. Не стерпел фельдмаршал покойный, что в усадьбе мешки с хлопком пылятся. Ударила молния прямо в дом – все и вспыхнуло в единый момент. Сам Лопатин тушил пожар да едва не сгорел, в адском пламени том призрак Якова Брюса узрев. После этого дом возродил, даже башенку с часами не позабыл, задобрить пытался, но Брюс не простил: через пару лет новая молния и уже сгорела вся фабрика. Так-то!

– А последний хозяин?

– Малинин, что ли? А какие к нему предъявы, начальник? Этот и пожить не успел, забрали усадьбу большевики. Мудреное слово такое: национализированный объект.

Мы как раз подошли к самому дому, и я застыл, изучая руины.

Я не