Экспедиция в иномир - Сергей Снегов

Нападения, однако, не было, просто две головы стали стремительно сливаться во что-то единое. Я сказал, юноша, «просто», но простоты в трансформациях не было, и мы были основательно ошеломлены, когда спустя десяток секунд вместо двухголовой живой гантели на грунте пульсировало шарообразование, очень похожее на то, каким предстал вначале первый пришелец. Я строго выговорил Гюнтеру. Нельзя вести себя так легкомысленно! Только ходить и присматриваться, ни до чего не дотрагиваясь, — вот наше поведение в первые дни знакомства. Я еще не закончил начальственного наставления, как Иван показал на что-то впереди. Я обернулся, запнулся ногой и невольно толкнул третьего, змееподобного. Этот каскадом своих превращений заткнул за пояс обоих товарищей. Он свивался и разлетался, раздувался и уминался, был то шаром, то веревкой, то многоголовой гидрой, а кончил огромной лепешкой — распластался и оцепенел, только края подрагивали и пульсировали. Я сердито сказал Ивану:

— Почему ты меня бросаешь в объятия местных кудесников?

— Мне показалось, что из тумана что-то летит на нас, — оправдывался он. — Я вовсе не хотел бросить тебя на протея.

— Протея? Что значит это название?

Иван Комнин, единственный среди нас знаток истории, сказал, что зверьки напоминают ему древнего исторического деятеля Протея, который, попав как-то в руки спартанского царя Менелая, стал отчаянно манипулировать своим внешним обликом. Принимал образы льва, пантеры, дракона, дерева и даже текущей воды, но так и не выскользнув из цепких царских рук — спартанцы не любили упускать захваченную добычу, а Менелай особо отличался этим свойством, — под конец изнемог, смирился и пошел на уступки, которых требовал разбойнически напавший на сонного Протея ловкий спартанский царь.

— Конечно, местным зверькам далеко до нашего земного Протея, но в принципе их поведение типично протейское, почему я и предлагаю именовать их протеями, — так закончил Иван свой исторический экскурс.

Мы тут же согласились наименовать планету Протеей, а ее жителей протеями.

Менотти предложил обследовать окрестности:

— Давайте двигаться парами. Три пары возглавляют корабельные разведчики — я, Петр и Мишель. Елена с Иваном составляют отдельную пару, Елена достаточно осторожна, чтобы не разрешить Ивану ни рискованных поступков, ни бездельных мечтаний, оказавшихся столь опасными на Харене. А себе в напарники я беру нашего капитана, Арн беспокоится, что я веду себя слишком рискованно в неведомых местах. Пусть сам контролирует мои действия. Боюсь только, что его благоразумие будет опасней моего безрассудства.

Он церемонно поклонился мне, я смеялся. В Гюнтере есть что-то актерское, он не просто разговаривает, а как бы иронически подает себя. Елена сказала как-то:

— Гюнтер, ты бы хорошо сыграл Мефистофеля.

Он надменно качнул головой:

— Мне бы тогда пришлось играть самого себя, а я не люблю откровенничать.

Но разведчик он осмотрительный, и если легкий удар ногой на Протее привел к неожиданным следствиям, то, говорят, и на старуху бывает проруха.

Мы разошлись, оставив трех протеев на прежних местах и в образах своей последней трансформации. Уже через минуту вокруг меня и Менотти был только густой, менявший краски пылевой туман и в нем возникали и уносились смерчи, а вверху с ощутимой скоростью передвигалась тусклая четырехликая Фантома — планета, названная нами Протеей, за какие-нибудь полтора часа совершает полный оборот вокруг своей оси.

Вскоре мы установили, что на недостаток меняющих облик зверьков жаловаться не приходится: то один, то другой выкатывался из тумана и замирал неподалеку.

— Они чувствуют нас, — сказал Гюнтер. — Агрессивных среди них пока нет. Ты заметил, что гамма цветов у них не полна — нет черных, нет белых, только один попался фиолетовый, да и тот быстро скрылся. Арн, не будешь возражать, если я тихонько дотронусь вон до того голубенького, похожего на земную морскую звезду?

Голубенький от желтых, зеленых и красных собратьев отличался только цветом. И он пришел в неистовство от прикосновения Менотти, а когда каскад превращений завершился, обернулся чем-то вроде высокого, в два человеческих роста, безголового столба, тихо покачивающегося на ветру. И без прибора было видно, что масса его в результате десятка превращений увеличилась в два или три раза.

— А вот и белый, об отсутствии которого ты печалился, Гюнтер! — Я показал на крутившийся невдалеке смерч, сияние смерча озаряло белого, совершенно круглого, как мяч, протея.

Гюнтер свернул к новому зверьку, но не сделал и десятка шагов, как тот кинулся наутек. Сперва он только катился, потом превратился из мяча в змею и так лихорадочно извивался, так проворно удирал, что мы, и не подумав преследовать, только провожали его взглядом.

— Не все, однако, ползут к нам, некоторые убегают, — констатировал я.

— Рассуждение в стиле Мишеля Хаяси, — съязвил Гюнтер. — Назвать факт и сделать вид, будто это не факт, а глубокая мысль, давшаяся лишь после долгого размышления.

— Не злись! — посоветовал я. — Мне кажется, тебя испугало внезапное бегство белого.

— Во всяком случае, если бы он напал на меня, я был бы меньше поражен, — признался Гюнтер и добавил с усмешкой: — Если кто-то бежит, то кто-то и нападает. Бегство — другая сторона нападения. Не следует ли готовиться к тому, что в следующую минуту мы с тобой станем объектом агрессии?

Спустя ровно минуту мы стали очевидцами агрессии, только жертвами ее были не мы, а зеленый протей. Из тумана вырвалось змееподобное черное существо и набросилось на одного из зверьков, ползавших неподалеку. Остальные, меняя личину, проворно очистили поле боя и пропали в тумане. А двое борцов устроили такой стремительный фейерверк превращений, что я не успевал следить за сменой форм. Гюнтер схватился за стереоаппарат, но и сейчас, прокручивая ленту, лишь при очень замедленной демонстрации можно разглядеть, как велика и разнообразна была вакханалия превращений. Жертва изобретательно защищалась, было даже мгновение, когда зеленый протей, превратившийся в подобие ужа, почти полностью вырвался из захвата своего врага. Стоя поблизости, мы отчетливо разглядели лишь финал сражения — черное одеяло плотно закрыло сжавшуюся в шар жертву и жадно впитывало ее в себя: на грунте вскоре был лишь один черный протей, разбухший, пульсирующий, медленно ползущий в нашу сторону.

— Не нравится мне эта бестия, — сказал Гюнтер. — Мне кажется, она намеревается попробовать, каковы мы на вкус. Давай отойдем.

Мы отдалились. Черный разбойник нас не преследовал. Мы долго еще блуждали в тумане, два раза нам повстречались белые зверьки, они, как и первый беляк, поспешно удирали. Черных больше не попадалось, а малиновых, желтых и зеленых было хоть пруд пруди. На «Икар» мы с Гюнтером воротились последними, в салоне Кренстон докладывал первые выводы астробиологических наблюдений. И он, и Елена подтверждали, что протеи — существа отнюдь не углеродно-водородной структуры, питаются атмосферной пылью и в массе миролюбивы, за единственным исключением черных. Те, по всему, порода агрессивная, могут напасть и на нас, но вряд ли нападение опасно: наши скафандры — вполне надежная защита.