Новая прошивка императора II - Николай Бутримовский

— Плохо работаете, канцер. Вынужден сделать вам замечание. Когда мы потеряем Грецию?

— Виноват, государь… Сложно сказать, сколько осталось времени, но возможно, счёт идёт на недели. Или даже дни!

— Я напишу Георгу, сегодня же отправлю телеграмму. А что наш флот? Быть может, его стоит перевести в Пирей?

— Боюсь, что тогда на Крите сразу же полыхнёт с новой силой. Вряд ли Англия и Австро-Венгрия будут поддерживать осман. Да и итальянцы всё больше теперь смотрят в сторону Лондона.

— Эти макаронники никогда мне не нравились, Алексей Павлович. Ещё с той поры, как я познакомился с историей Восточной войны[153]. Надо же было додуматься создавать занюханную Италию, воюя с Россией… Иногда я даже размышляю о том, что раз они объединили своё государство за наш счёт, то выходит за ними должок? Спросить бы не помешало… Быть может, Россия ещё и разрушит это противоестественное образование?

— Гхм… — Услышав мои пьяные заявления, Игнатьев выпучил глаза.

— Ладно, это я в сердцах… Специально мы, конечно, туда не полезем… А вот если будет случай, то рассчитаемся! Втопчем их в грязь тяжёлым имперским сапогом!

— Государь, ситуация складывается так, что сейчас итальянские гарибальдийцы поддерживают греческие устремления.

— Вот видите… Всё это, конечно, прескверно выглядит. Ирония судьбы какая-то… Теперь у нас с османами некие взаимоотношения… А с другой стороны православное государство на службе англиканских сектантов. Не хотелось бы втягиваться в конфликт ни на одной из сторон.

— Согласен, ваше величество, — ответил Игнатьев. — Но Англия… Мы не знаем сути переговоров, однако не сложно предположить, чего они могут добиваться: подтолкнут Грецию к войне, предоставят оружие и даже инструкторов. Хотя бы даже и не своих — заплатят итальянцам и австриякам.

— Ну раз гарибальдийцы там участвуют. — Заметил я. — И если информация о встречах верна, то им уже заплатили и снарядили. Каковы могут быть цели у Англии?

— Отторгнуть у османов как можно больше европейской территории, приблизить европейскую границу Греции к Стамбулу, угрожать проливам с суши, установить протекторат над Критом… Им нужен плотный контроль над Дарданеллами.

— Гхм… Звучит реалистично… Стоило нам встать на Босфоре, как сразу вся европейская сволочь оживилась. Единоверцы… Одно название… Когда-то греки прислуживали османам, а теперь поменяли хозяина. Продали они свою веру и совесть, Алексей Павлович. Увы нам.

— Всё-таки у них есть определённые резоны, государь.

— Есть… Но у нас тоже есть резоны. Свои!..

После разговора с Игнатьевым, во время которого внутри моего организма добавилось ещё некоторое количество старки, я добрался до Аликс… Меня её общество не очень радовало, но с другой стороны… Всё было сложно…

Проснулся я уже под утро в спальне супруги. Это было неожиданно… Я осторожно поднялся, стараясь не разбудить Аликс, и добрался до стола, где стоял графин с водой. Очень хотелось пить…

Ополовинив стакан, я закутался в халат и подошёл к замёрзшему окну — от стекла ощутимо тянуло прохладой. И это было именно то, что нужно, чтобы остудить голову. На улице было ещё темно, а спать не хотелось.

Усевшись в кресло, я задумался… Почти год я здесь, год очень насыщенный, полный… всякого. Тяжёлые девять месяцев, но ведь и сделать получилось изрядно!

«Ладно с этой Турцией и прочими греками… Пусть их… У нас есть дела поважнее!»

На днях была завершена длительная и муторная подготовка реформы Государственного совета[154]. Провёл я её в форме закона через тот же самый Госсовет — для него были однозначно определены законодательные функции, а всё прочее передавалось в министерство юстиции. Были также затвержены: количество действительных советников в 210 человек, правила отбора 70-ти представителей от зарегистрированных партий и срок полномочий советников в 3 года со скользящим графиком их замены или переподтверждения статуса.

Для непрерывности работы и преемственности в каждый период планировалось менять одну треть от общей численности советников. Скользящий график обновления Госсовета начинал действовать со следующего 1998 года. Для двух третей «назначенцев» сохранялась возможность замены по именному рескрипту императора, а «партийщики» получали полный иммунитет перед исполнительной властью — убрать их силой я мог, лишь отправив в отставку весь Госсовет сразу. Но перед родными партиями этот иммунитет не действовал — там всегда могли провести официальную конференцию, пересмотреть перечень своих выдвиженцев и зарегистрировать решение в ГПУ МВД.

Списки нового состава советников были сформированы к концу декабря — к этому времени в стране были официально зарегистрированы и допущены к участию в Госсовете три политические партии. Для создания такого разнообразия пришлось потрудиться. После регистрации «Русского собрания» Игнатьева и «Союза 4 июля» Витте третья партия никак не хотела собираться — средне-крупная буржуазия и прочая интеллигенция, больше всех, наверное, заинтересованные в политическом представительстве и имеющие при этом ресурсы, погрязли во внутренних разборках.

Сразу же после объявления мной Манифеста 4 июля из земской и предпринимательской среды выдвинулось множество лидеров, благо региональный принцип «собраний» этому процессу хорошо способствовал. Естественно, что между такой кучей амбициозных людей начались склоки, которые сильно затормозили процесс. А я бы и рад был бы их подтолкнуть, но публика эта оказалась слабоуправляемой. Это с монархистами и крупным капиталом было можно найти общий язык — там было с кем договариваться, было кого, и чем пугать и покупать. А с условным «третьим сословием»[155] такие методы не сработали — мне ещё предстояло подбирать к ним «ключи».

Но и открывать экспериментальную эпоху русского политического либерализма с двумя «провластными» партиями желания не было. Я хотел большего разнообразия и решился на радикализацию эксперимента — принялся выращивать оппозиционную партию из народническо-протоэсерской среды. И внезапно это оказалось проще, так как революционеры были буквально пропитаны агентурой охранки и в определённых рамках хорошо управлялись!

Довольно быстро там выделился саратовский «протестун» Андрей Александрович Аргунов[156] один из авторов запрещённой уже при мне программы эсэров. После моей киевской лекции Аргунов пересмотрел радикальные взгляды и ринулся в легальную политику — а уже потом я присмотрел его в сводках ГПУ и профинансировал через подставных лиц раскрутку этого деятеля в прессе. По ходу дела к Аргунову пристроился слегка знакомый мне по учебникам истории тамбовский земец Виктор Чернов и двое деятелей марксисткой группы «Освобождение труда» Георгий Плеханов[157] и выпущенный с каторги Лев Дейч[158] — в этой