Мы вращаем Землю! Остановившие Зло - Владимир Контровский

— Людей нужно и можно переделать, — упрямо возразил Павел, — сделал же Гитлер из немецких рабочих и крестьян убийц в мундирах. И коммунизм — он ведь для новых людей предназначен, разве не так? Только вот задача эта ох и непростая… Как в грязь падать, так человек делает это легко и даже с радостью — падает, а потом гордо хрюкает в этой грязи как свинья. А как надо ему эту грязь с себя соскабливать, тут он, понимаешь, ворчать начинает — не нравится… Но если люди души свои не вычистят, то всему миру нашему конец придет: стряхнет Земля человечество со своей спины, словно блох кусачих, и полетит себе дальше, нимало о нас, людях, не сожалея.

— Тебе бы в проповедники податься, — сказал Гиленков, глядя на Павла так, словно видел его впервые. — Философия это, а мы с тобой на войне. И поэтому, капитан Дементьев, выкинь ты это все из головы да иди-ка ты спать — завтра снова бой.

Вернувшись в свою штабную машину, Павел лег и уснул. И уже на гране сна и яви услышал он знакомый голос ведуна, но что именно сказал ему этот голос, Дементьев, уходя в сон, не разобрал.

* * *

Утро было белесым и бесцветным.

Дементьев стоял у своей машины, наблюдая, как солдаты дивизиона его разбегаются по «бээмкам». Колонна «катюш» готовилась к движению, а мимо нее с лязгом, расшвыривая гусеницами комья земли и снега, шли танки батальона Владимира Бочковского — как всегда, танкисты первыми уходили навстречу огню.

— Смотри! — Прошкин, стоявший рядом с начальником штаба, толкнул его локтем. — Вот они!

— Кто они? — не понял Павел.

— Помнишь, я говорил тебе, что запомнил номера танков, стоявших у того дома, где насиловали польку? Вот это они и есть, красавцы, — комиссар показал глазами на идущие «тридцатьчетверки», — этот вот танк, и следующий.

В башенном люке танка видна была фигура танкиста. Он смотрел прямо перед собой, но вдруг, как будто услышав слова Прошкина, повернулся и посмотрел на эрэсников. Взгляд его равнодушно миновал Дементьева, а на замполите чуть задержался, словно припоминая и узнавая. А потом танкист улыбнулся — точнее, оскалился, — зловещей волчьей улыбкой, на темном лице его сверкнули белые зубы, и он скрылся в люке. Крышка захлопнулась.

Дементьев смотрел вслед уходящим в бой танкам, и память его с фотографической точностью зафиксировала их номера — белые цифры на серой броне.

А потом был очень длинный день, и был бой, и разрывы снарядов, и кровь на снегу. Очередной немецкий опорный пункт оказался крепким орешком, танкисты не смогли его расколоть, и тогда Темник пустил в ход «катюши». Залп дивизиона «РС» поставил жирную огненную точку, и подвижный передовой отряд двинулся дальше, оставляя позади горящие дома, разбитую технику, трупы и землю, изрытую дымящимися воронками.

В разрушенном поселке не осталось ничего живого, выстрелы смолкли. Колонна «БМ» змеей втягивалась в поселок, и у самого въезда, метрах в пятидесяти от первых домов, превратившихся в развалины и горевших, Павел увидел две подбитые «тридцатьчетверки». Танки стояли рядом, облизанные огнем, и еще дымились, хотя их подбили, судя по всему, еще во время первой неудачной атаки, часа полтора назад. Краска обгорела и зашелушилась, однако номера обеих машин еще можно было разобрать. Дементьев вздрогнул: это были те самые номера, который он видел и запомнил утром, на выезде из небольшого польского села с красивым названием Воля. А рядом с подбитыми машинами стоял еще один танк, целый и невредимый. Это был танк Бочковского. А сам комбат стоял у своей машины, опершись на нее локтем, курил и угрюмо глядел на сгоревшие «тридцатьчетверки».

Услышав шум моторов колонны гвардейских минометов, он повернул голову.

— Видишь? — сказал он, встретившись глазами с Дементьевым. — Вот так… Два танка, восемь трупов, и не трупов даже, а… Сгорели ребята до головешек — расстреляли их в упор, никто не выскочил. Одного я только не пойму — я же им кричал по радио: «Не лезьте в лоб, обойдите! Обойдите, мать вашу, отходите, не прите на рожон!». А они как глухие — ни один экипаж не отозвался, ни другой не ответил. Вот и нарвались…

«Возмездие судьбы» — прошелестело в сознании Павла, и он понял-догадался, что именно эти слова слышал он вчера, засыпая: слышал, но не разобрал.

— Может, мне не надо тебе этого говорить, Володя, — произнес он, глядя в больные глаза Бочковского, — но я все-таки скажу. Именно эти твои ребята так славно порезвились вчера ночью, в селе, где мы ночевали, — комиссар наш запомнил номера танков. Наверно, есть не только людской суд, но еще и другой, который оправданий не признает, понимаешь?

Комбат не ответил. Он посмотрел на Павла свинцовым взглядом, бросил папиросу и молча полез в танк. Лязгнули траки, и машина, выстрелив сизым дымом сгоревшей солярки, двинулась дальше — на запад.

* * *

Коричневый Дракон, выпестованный Кощеем Бессмертным, зачахшим над златом до состояния костлявой мумии, был созданием жутким. Астральный Зверь был страшен в бою — его чудовищные когти раздирали земную твердь, зубы дробили камень и металл, поток огня, извергаемый монстром, сжигал все, что могло гореть — и даже то, что гореть не могло. Зверь был ненасытен, и питался он кровью и муками людскими — без этого не мог он поддерживать то сумрачное подобие жизни, которой жил Коричневый Дракон.

И было ядовитым дыхание Зверя. Яд этот не был смертелен для тела, но выжигал он души людские, обращая их в пепел, на котором не растут цветы. И даже кровь, хлещущая из ран чудовища, нанесенных мечами бившихся с ним воинов, истекала ядовитым паром. И тот, кто вдыхал этот смрадный пар, получал ожог души — неисцеляемый и передающийся от отца к сыну, от сына к внуку, из поколения в поколение. И жили люди с обожженными душами, переставшие отличать вкус, цвет и запах Добра от вкуса, цвета и запаха Зла.

Война калечила не только тела, но и души людей. И только истинные воины и люди с настоящей душой — настоящие люди — могли устоять перед ядом Коричневого Дракона, не одичать, не оскотиниться, сберечь свои души и сохранить их в чистоте.