Фантастика 2025-129 - Денис Старый

Циолковский вдруг оживился:

— А если… если использовать эту энергию в мирных целях? Представьте электростанции, корабли…

— Время для этого придет, — кивнул я, — но сначала нужно обеспечить безопасность.

Я снова наполнил бокалы. Золотистая жидкость искрилась в свете ламп.

— За Россию, господа. И за науку, которая сделает ее неуязвимой.

Менделеев тяжело вздохнул, но бокал поднял. Циолковский все еще выглядел потрясенным, но его рука с бокалом была тверда.

— Мы… обсудим ваше предложение, — осторожно сказал Дмитрий Иванович.

— У вас есть три месяца на принятие решения, — вставая, ответил я. — Обед, кстати, действительно превосходный. Особенно рекомендую трюфели — их только вчера доставили из Перигора.

В дверях я обернулся:

— Одно забыл сказать. Все, что вы здесь услышали, составляет государственную тайну высшей категории. Вы понимаете, что это значит.

Не дожидаясь ответа, я вышел в холодный декабрьский вечер. Мотор уже ждал меня у подъезда. Лизонька, конечно, будет ворчать, что я задержался, но этот ужин мог изменить будущее России. И, возможно, всего мира.

* * *

Ксения Павловна провела Епифания в небольшую столовую, где накрытый стол ломился от яств. Серебряные приборы, хрустальные бокалы, фарфор с тончайшей росписью — все это заставило вора-неудачника почувствовать себя еще более грязным и неуместным, несмотря на свежую одежду.

— Садитесь, — девушка указала на стул. — Вам нужно набраться сил.

Раскольников, не дожидаясь повторного приглашения, набросился на еду. Жирный кусок ростбифа исчез за его плохими зубами за несколько секунд.

— Ты… ты не будешь со мной? — пробормотал он, поглядывая на декольте Ксении.

Девушка холодно улыбнулась:

— Моя обязанность — следить, чтобы вы поели. Не более.

Она налила ему в бокал красного вина. Епифаний выпил залпом, даже не почувствовав вкуса.

После ужина Ксения повела его по длинному коридору.

— Здесь вы будете жить.

Она открыла дверь в небольшую, но уютную комнату. Кровать с шелковым бельем, письменный стол, даже книжный шкаф. Но что больше всего поразило Раскольникова — на стене висел портрет.

Молодой мужчина в мундире. Его лицо…

— Это… это же я! — прошептал он.

— Не вы, — поправила Ксения. — Канцлер Российской империи Алексей Петрович Шабарин. Тридцать лет назад.

Епифаний подошел ближе. Сходство было поразительным — те же острые скулы, тот же разрез глаз, даже родинка на левой щеке.

— Так вот что задумал старик… — пробормотал он.

— С завтрашнего дня начинаются ваши уроки, — сказала Ксения, поворачиваясь к двери. — Спите. Утро будет ранним.

Его разбудили на рассвете. В комнату вошел незнакомец в строгом костюме — сухой, подтянутый, с холодными глазами.

— Вставать.

Раскольников протер глаза:

— А ты кто такой?

— Ваш учитель. Зовите меня просто — Сергей Иванович.

Он бросил на кровать пачку бумаг.

— Это биография Шабарина. Учи. Наизусть.

Епифаний застонал:

— Да я в жизни столько не читал!

Сергей Иванович хладнокровно достал револьвер:

— Или читаете. Или пуля в лоб. Выбор за вами.

К вечеру, когда Раскольников уже не путал даты и места службы Шабарина, его снова привели в Фиолетовую гостиную.

Старик сидел в своем кресле, наблюдая за ним.

— Ну что, сынок, как успехи? — прохрипела его труба.

Епифаний зло сверкнул глазами:

— Да зачем вам все это? Что вы задумали?

Лопухин медленно улыбнулся. Его механический голос прозвучал особенно зловеще:

— Через месяц бал в Особом комитете. Там обязательно будет Шабарин. И там он встретит своего «внебрачного сына», о существовании которого даже не подозревает.

— А потом?

— А потом… — старик сделал паузу, — ты убьешь его. За хорошие деньги и возможность уехать за границу.

Ночью Раскольников ворочался на белых простынях. Мысли путались. С одной стороны — деньги, свобода, возможно, даже эта красавица Ксения в награду. С другой… Епифаний встал и подошел к портрету.

— Что ты им сделал плохого? — прошептал он изображению Шабарина.

И вдруг заметил то, чего не видел днем — в углу портрета была надпись:

«Спасибо за сына. А. П. Ш.»

Раскольников отшатнулся. Что за чертовщина? Утром, когда Сергей Иванович снова пришел с очередной порцией уроков, Епифаний рискнул спросить:

— А что… что будет со мною, если я откажусь?

Учитель замер. Затем неожиданно улыбнулся:

— Умный вопрос.

Он огляделся и тихо сказал:

— Если хочешь выжить — играй по их правилам. Но запомни — у каждого свои планы.

И выйдя, оставил Раскольникова в полном смятении.

* * *

Мотор мягко покачивался на неровностях петербургской мостовой, скрипя рессорами рассекая фарами струи декабрьского снега. Я прикрыл глаза, пытаясь упорядочить впечатления от встречи.

Коньяк «Шустова» оставил во рту терпкое послевкусие, смешавшееся с металлическим привкусом тревоги. В ушах еще звучали голоса ученых — взволнованный бас Менделеева и тихий, но твердый голос Циолковского. Справятся ли они?

Мой палец нервно выстукивал ритм на кожаном подлокотнике. Менделеев — человек государственного ума, он понимает необходимость, но Циолковский… Мальчишка еще… В его глазах, когда я говорил о разрушительной силе, читался настоящий ужас. Не просто страх, а тот самый первобытный ужас человека, неожиданно заглянувшего в бездну и осознавшего, какие демоны могут оттуда вырваться.

Резкий поворот на Мойке заставил меня открыть глаза. Фонари мелькали за запотевшим стеклом, отбрасывая полосатые тени на кожаную обивку салона. В окне мелькнуло здание Главного штаба — его колонны казались сейчас особенно мрачными под тяжелыми снежными шапками.

Когда карета наконец остановилась у подъезда особняка, я сразу понял — что-то не так. Обычно в этот час дом погружался в тишину, но сейчас в окнах первого этажа горел свет, а у парадного стояла знакомая фигура.

На ступенях, кутаясь в шинель, топтался Седов. Теперь уже полностью оправдывая свою фамилию. Его обычно бесстрастное лицо было напряжено, а пальцы нервно перебирали рукоять карманного револьвера.

— Ваше сиятельство, — он сделал шаг вперед, снег хрустнул под сапогами, — произошло непредвиденное.

Я молча кивнул, чувствуя, как холодный декабрьский воздух заползает под воротник. Внутри все сжалось — Седов не стал бы ждать меня под дверью из-за пустяков.

— В кабинете, — коротко бросил я, снимая перчатки.

Кабинет был освещен лишь настольной лампой с зеленым абажуром, отбрасывающей тревожные тени на стены. На полированном столе лежала телеграфная лента — я сразу заметил, что бумага смята в нескольких местах, будто ее сжимали в кулаке.

— Полчаса назад,