"Фантастика 2025-123". Компиляция. Книги 1-32 - Александр Сергеевич Конторович

бы смешно, учитывая, кто занимает Белый трон. Стоит кому-то из консерваторов заикнуться насчет профанации идеи, как его немедленно обвинят в половом шовинизме, дискриминации и нарушении прав человека. С моей точки зрения вся эта мышиная возня не имеет ни малейшего смысла: леди Джейн уже не первый десяток лет успешно доказывает качество своих мозгов.

— Нет ли у тебя желания с кем-нибудь меня познакомить?

Она вполне оценила мои тщетные попытки укрыться за украшавшим стол букетом.

— Ну, — промямлил я, — видишь ли… Там, конечно, попадались симпатичные… Но, понимаешь… в общем, девушки, способные выдержать Хайпур, делают это не ради какого-то бедняги, чью жизнь хотели бы разделить, а ради стремления к знаниям. Они, собственно, совершенно не склонны к каким бы то ни было романтическим отношениям, и, честно говоря, после десятиминутной беседы с одной из таких амазонок, отползаешь измочаленный, с жутким комплексом неполноценности. А если серьезно, то Хайпур не оставляет на это ни времени, ни душевных сил. Поэтому ты вполне можешь мне верить, если я скажу, что к любой из них отношусь как к товарищу по несчастью.

Мать кивнула, принимая информацию к сведению.

— Ты будешь первая, — утешил я ее, — кто узнает, если я влипну в любовь. Но… извини, я от души надеюсь, что сию чашу мне приведется испить… попозже.

Она смотрела на меня с грустным пониманием, от которого мне всегда почему-то хотелось расплакаться. Кажется, она и сама не знает, чего бы ей хотелось больше: чтобы я всегда оставался маленьким, чтобы она имела право любить, баловать и защищать меня, или чтобы семья росла моими стараниями. Поскольку первое предполагает недеяние, а второе — кое-какую активность, мне, пожалуй, хочется еще немного побыть маменькиным сынком.

— Я в Хайпуре чувствовал себя ужасно неловко, — сказал я ей. — Понимаешь, все смотрят на меня через прицел моего наследства. Позади — Александр Клайгель, впереди — Белый трон. Леди Джейн прилюдно интересуется моим мнением, как будто я заведомо скажу умную вещь. А меня ничуть не тянет ни на подвиги, ни в дальнюю дорогу. И решать судьбы мира я, вроде бы, недостаточно компетентен. Я никому не желаю зла. Мне и Черные-то — не враги. Мне бы с удочкой посидеть на заре. И рисую я хорошо. Мне кажется, у меня менталитет — не героя. Там нужно какое-то чувство сильное: любовь, или ненависть… или страстное желание чего-то. И… понимаешь, у героев чувства юмора нет. Я все думаю, ма, а может, я — спутник героя?

* * *

Дни отдыха потянулись один за другим, схожие, как воробьи в стае. Я завтракал поздно, предпочитая либо нежиться в постели чуть ли не до десяти часов, либо, поднявшись до рассвета, просиживать с удочкой среди камышей и липнущих к темной воде омута клочьев седого тумана.

Леди Клайгель, мама, ждала меня за накрытым столом: я откровенно предпочитал пищу, приготовленную ее руками, а она рада была меня баловать.

Ее лицо осветилось, когда я вдвинулся в столовую как был, в высоких сапогах и брезентовой куртке, волоча за жабры голавля в добрых пять фунтов.

— Во! — сказал я. — Видала такого красавца? Добрую неделю его улещал, прежде чем этот дядюшка соизволил выбраться из-под своей коряги и отведать моего угощения.

— Положи рыбу, — велела мать, — сядь и отведай моего угощения.

Как ее тебе приготовить?

— Пожарить, — не замешкавшись ни на секунду ответствовал я с набитым ртом.

— Пожарить, — разъяснила Саския, — можно по-разному. Можно на решетке, можно в глине на углях…

Я взвыл, устрашенный подробностями.

— Ой, ну, мама! Вкусно поджарить. А это что еще?

Возле моего прибора лежал запечатанный конверт, склеенный из хорошей плотной бумаги, но помятый и запачканный, как то случается с корреспонденцией, прибывшей с оказией издалека.

— Адресовано тебе, — с напускным равнодушием сказала мать. — А как попало в Замок, право же, не знаю. Может быть, кто-то из товарищей по учебе?

Я недоуменно пожал плечами.

— Мы все с облегчением забыли друг о друге до той поры, пока нужда не заставит вспомнить.

Я отложил конверт в сторону, продолжив завтрак, и мама грустно улыбнулась, вполне, кажется, одобряя мои манеры. В таких вещах она была опытнее. Она явственно различала распространяемую этим непрезентабельным конвертом специфическую эманацию. Снова и снова бесконечная история шла по своему кругу: ей вновь приходилось провожать. Грубо говоря, от конверта остро пахло Приключением.

На протяжении всего завтрака она стойко держала хорошую мину, а потом, когда я ушел к себе, прихватив конверт и вместо него оставив рыбу, то, подозреваю, несколько минут сидела неподвижно, спрятав лицо в ладонях. Вдова Могущественного и мать Могущественного. Леди Джейн, как обычно, права: статус к чему-то обязывает. Мама решительно встала и отправилась собирать мои вещички.

* * *

Я поднялся в свою комнату, стянул сапоги и уселся на кровать, упущенный утренний сон намеревался взять у меня реванш. Но любопытство, эта врожденная особенность Клайгелей, взяло верх, и я распечатал конверт.

Бумага, бывшая внутри, несла на себе еще более удручающий отпечаток торопливости и небрежного обращения. Она местами пожелтела от жара, местами попросту рассыпалась в прах — так была обуглена. Однако одного взгляда на подпись хватило, чтобы если не оправдать, то, по крайней мере, объяснить все эти отклонения.

В сущности, это можно было рассматривать как официальное послание одного наследника другому. Автор письма прекрасно знал о статусе Артура Клайгеля и мог рассчитывать, что и мне известно имя Звенигора, единственного сына короля саламандр Златовера.

Продравшись сквозь хитросплетение официального приветствия, доставившее, надо полагать, автору мук не меньше, чем адресату, я углубился в письмо.

Видно, стряслось нечто значительное, раз кронпринц саламандр, этого чрезвычайно замкнутого народа, решился писать практически незнакомому человеку, на адрес титула, а не конкретно Артура Клайгеля. Или же затевается какая-то игра?

Я отложил письмо и задумался. Меня учили за одним фактом видеть множество возможных направлений сюжета. Могло быть так, могло — иначе, и этих «иначе» порой набиралось до двух десятков, они имели устойчивую тенденцию к размножению, и всех их практически невозможно было бы удержать в голове. Сейчас я старательно вспоминал, что слышал о саламандрах вообще и о Звенигоре в частности.

Как уже упоминалось, саламандры вели отменно замкнутый образ жизни, на протяжении многих веков успешно противясь ассимиляции среди других, гораздо более многочисленных народов, никогда не вставали на сторону одного из тронов и проявляли явное высокомерие, когда политические нужды сталкивали их с людьми или иными тварями Волшебной Страны. Они считали себя детьми огня, как гномы, к примеру — детьми камня. Насколько я