Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

И всё-таки сделать процедуру следовало бы — Верховный так просто не отвяжется, увы, с головой, судя по всему, у Сергея Анатольевича было совсем плохо. Сашка и раньше это подозревал, но сегодня, пока они ехали в лифте, и Ставицкий начал нести какой-то бред про Ивара Бельского, Сашка окончательно убедился — он болен, болен тяжело и неизлечимо. Всё говорило об этом: и вдохновенный блеск глаз, который не могли приглушить даже толстые линзы его очков, и сбивчивая речь (Верховный что-то говорил про величие родов и обязанность распространять свои гены), и нервные жесты — словно Сергей Анатольевич никак не мог стоять спокойно, и если бы не стены лифта, то сорвался бы с места и побежал куда-то, дёргано размахивая руками и высоко вскидывая ноги. Он — безумен, и все они сейчас находились во власти этого безумца.

Сашка протянул руку к тумбочке, взял стаканчик, медленно сорвал упаковку.

— Сделать и забыть, — произнёс он вслух.

Забыть. Именно так Саша Поляков всегда договаривался со своей совестью. Когда докладывал Змее о своих одноклассниках, когда носил Кравцу доносы на Савельева, когда сидел в маленькой комнате следственного изолятора, съёжившись под взглядом усталого следователя и готовый рассказать всё, и то, что было, и то, чего не было — именно это он повторял себе. Забыть. Не думать. Отодвинуть неприятные воспоминания. Этот трюк, освоенный им ещё с детства, никогда не давал осечки. Он и сейчас бы не дал, потому что в сущности какое Сашке было дело до того, куда там пойдёт его материал. Нет, Сашка, конечно, примерно знал, куда, слышал краем уха про программу оздоровления нации, но что он-то может сейчас сделать? Да ничего. А потому лучше уж всё быстро исполнить и выкинуть это из головы.

Стаканчик, который он держал в руках, нагрелся, стал тёплым. Сашка перевёл глаза на ширму, здесь зачем-то была ширма, почему-то розовая и — он только сейчас обратил на это внимание — тоже с характерными изображениями. Некрасов хорошо подготовил свой… будуар.

Внезапно в Сашке проснулась злость. А собственно почему он опять собирается подчиниться, засунув голову в песок? Почему он слушает этого сумасшедшего? Почему даже не пытается как-то воспротивиться бредовым идеям? Почему?

Совсем не к месту вспомнился Кир. Вот уж кто не стал бы покорно сдавать свой материал, здесь, в пошлых декорациях убогой комнаты с дебильным названием «будуар». Кир бы возмутился, послал бы Верховного по известному направлению. И это был бы глупый поступок. Но в глупых поступках Кира было какое-то величие, какая-то красота, искренняя и честная, хоть и безрассудная, конечно. И такие люди, как Кир или Вера (чёрт, снова Вера, почему он постоянно о ней думает, ерунда какая-то) вряд ли знали, что такое договариваться со своей совестью.

Сашка резко поднялся, зашагал по комнате, лихорадочно соображая (дурацкая привычка с детства думать в движении, откуда она у него?), наткнулся на ширму, брезгливо одёрнул руку.

«Ну давай, придумай что-нибудь, Поляков. Ты же у нас типа умный. Или опять трусишь?» — в голове раздался насмешливый голос Веры Ледовской, и его мозг, словно ждал этого приказа, заработал чётко, как компьютер, просчитывая все варианты в поисках самого оптимального.

Всплыла реплика Некрасова про алкоголь. Если бы Сашка его употреблял, то качество материала бы пострадало. Точно. Качество материала. Надо бить именно на это, Верховный явно озабочен этим качеством. Надо было сразу сказать, что он вчера пил, тогда бы наверняка прокатило, и его бы уже отпустили, чёрт! Сглупил. Ладно, ничего, а если не пил, то что? Наркотики? Сказать, что достал где-то холодок и закинулся вчера? Глупо. Мало того, что это подсудное дело, так ещё в последнее время, после того, как была вскрыта сеть, холодок пропал, и достать его не было никакой возможности. Нет, это не годится. Тогда что?

И внезапно он понял — что.

* * *

— В смысле не получилось? Прямо так ничего и не вышло? Ну вы, юноша, даёте! Первый раз в жизни такое чудо вижу.

Некрасов громко захохотал, так, что даже пластмассовые жалюзи, которыми были задёрнуты окна процедурной, заколыхались, издавая лёгкое шуршание.

Сашка смотрел на красное широкое лицо заведующего лабораторией, на большой рот, видел крупные белые зубы и розовые дёсны — когда Некрасов смеялся, его мясистая верхняя губа высоко и некрасиво поднималась, — и уже жалел, что зашёл в процедурную, а не попытался найти Верховного. Он побоялся заплутать в лабиринтах коридоров лаборатории и справедливо решил, что если пойдёт в ту процедурную, где его инструктировали, к медсестре Аллочке (господи, как же не вязалось игривое имя Аллочка с этой монументальной некрасивой бабой) и расскажет ей, почему он не смог выполнить такое простое действо, то это будет лучше всего. Аллочке, похоже, можно было рассказывать, что угодно, она всё воспринимала одинаково равнодушно, глядя на собеседника невыразительными глазами, в которых плескалась бесконечная скука. И кто же знал, что в процедурной в этот момент окажется Некрасов.

Аллочка тоже была здесь, лениво наводила порядок в шкафу, что-то переставляла, сортировала, а Александр Романович, стоя рядом с ней, по-хозяйски оглаживал широкой рукой крепкий зад медсестры. При виде Сашки Некрасов нимало не смутился и даже руку с Аллочкиного зада убрал не сразу, что же касается самой монументальной медсестры, то она обратила на вошедшего Сашку внимания не больше, чем на залетевшую муху.

И вот теперь Некрасов смеялся и раскатисто басил, утирая ладонью выступившие от смеха слёзы:

— Ну нет, дружок, я отказываюсь верить, что ты не смог выполнить эту… процедуру.

Сашка растерянно хлопал глазами, сжимая в руках пластиковый стаканчик.

— Нет, ну вы посмотрите на него. Аллочка, ты глянь. Может, ему девчонку какую позвать на помощь, а? А то, Альчик, давай, сама ему пособи, подержи…

Сашкино лицо в очередной раз вспыхнуло от пошлости заведующего лабораторией, а медсестра, захлопнув дверцы шкафа, невозмутимо проследовала к двери, по пути забрав из рук Сашки пустой стаканчик. На выходе она едва не столкнулась со Ставицким, тот как раз входил в процедурную, но ловко отступила в сторону в нужный момент — для своей комплекции у нее была просто потрясающая манёвренность.

— О, Сергей Анатольевич! — Некрасов при виде Верховного оживился ещё больше. — Представляете, наш юный друг так и не смог… не смог…

Он опять зашёлся в хохоте, даже картинно согнулся, держась рукой за живот.

Ставицкий перевёл недоумевающий взгляд с Некрасова на Сашку.

— Алекс?