Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

что ответных реплик Шуре не требовалось. На периферии сознания мелькнула мысль, что надо бы потом осторожно посоветовать Марковой показать сына психиатру, хотя — и это Олег тоже понимал, — она вряд ли его послушает.

А Шура меж тем продолжал говорить, и неожиданно сквозь путаницу полубреда и детских обид до Мельникова стал постепенно доходить смысл.

— …а записку сделал сын тёти Анжелики, я её не люблю, хотя она пахнет хорошо, но она злая, она до меня дотронуться не может, как Алина, а вы вот можете, но это потому что вы доктор. А он сказал, что теперь тётю Анжелику он прижмёт, потому что она серёжку потеряла, а серёжка красивая, и это моя серёжка, а он отобрал, а мама сказала: «Тимурчик, она опутала Серёжу», это про тетю Анжелику. Тетя Анжелика опутала, а её бабка убила какого-то Ивара. Тимурчик толстую папку маме принёс, толстую-претолстую, вон она лежит, — руки мальчика замелькали, как крылья ветряной мельницы, Олег чуть подался вперёд, но мальчик уже затих, руки упали безвольными плетьми, Олег только успел краем глаза посмотреть в сторону, куда показывал Шура. Там на краю стола действительно лежала какая-то толстая папка, похожая на архивное досье.

— … а он потом меня за руку, вот здесь, и я головой, а серёжку я в его кителе нашёл, значит, она моя…

Шура продолжал бормотать, но уже всё глуше и глуше, и из нагромождения слов перед Олегом выступила вся картина. Каким-то образом в руки Марковой попал фальшивый пропуск, который сын Анжелики сделал для Ники. Наконец прояснилось, кто такой этот «он» (Тимурчик, китель…, в какой-то момент всё сложилось в голове окончательно), и так же стало ясно, что теперь «он» знает, что Ника где-то между девяносто пятым и сто пятнадцатым этажами, а это значит…

Олег поднялся.

Значить это могло только одно — Караев или уже нашёл Нику или именно сейчас спускается вниз, чтобы её схватить.

Глава 14. Анжелика

Всю стену спальни целиком занимало зеркало. Несколько плотно подогнанных вплотную друг к другу панелей отражали комнату, просторную, практически пустую — в спальне не было ничего, кроме невероятных размеров кровати и небольшого стильного прикроватного столика, на белую глянцевую поверхность которого отбрасывала тень квадратная ваза с воткнутой в неё неживой серебряной веточкой. Эта вторая иллюзорная комната в зеркале притягивала к себе взгляд Анжелики, и она то и дело оборачивалась к нему, выхватывая возникающие в нём образы: смятую постель с нежно-голубым мягким на ощупь бельём, небрежно свесившийся к полу краешек одеяла и два обнаженных тела — утомлённые и разгоряченные мужчина и женщина в центре композиции. Красиво…

Анжелика лениво по-кошачьи потянулась, и зазеркальный двойник в точности воспроизвёл её неторопливое грациозное движение. Это повторялось изо дня в день, и всё равно — всякий раз, когда красивая женщина по ту сторону хрустального мира, вскидывала вслед за ней тонкую руку, поправляя густые светлые волосы, или мягко проводила ладонью по бёдрам, Анжелику охватывало что-то, похожее на восторг и восхищение. Да, определённо эта идея с зеркалом в спальне того стоила, пусть она и не была реализована до конца, поскольку изначально к зеркальной стене прилагался ещё и зеркальный потолок. Анжелика видела такое в каком-то старом фильме и уже представляла, насколько это будет возбуждающе и интригующе: поднимать глаза вверх и наблюдать за тем, что происходит в постели, и эта картинка, отражаясь в зеркальной стене, будет множиться и распадаться на тысячи прекрасных сцен, уносящихся в параллельную реальность.

От зеркального потолка её отговорила подруга, Наталья Рябинина. Когда Анжелика поделилась с ней своей задумкой, та презрительно наморщила нос:

— Фу, какая безвкусица. Ты серьёзно? Это же пошло.

Впрочем, Наталья и зеркальную стену не сильно одобрила. Тоже всё кривилась. Пошлость. Бульварный вкус. Моветон. Анжелика с Натальей не спорила, каждый равняется на себя, и зеркала в спальне Натальи действительно выглядели бы в высшей степени непристойно: созерцать потные потуги её жирного, вечно пьяного мужа — то ещё удовольствие. Да и сама Наталья, несмотря на природную привлекательность и ухоженность, всё же Анжелике уступала.

Она снова скосила глаза на зеркало, приветливо улыбнулась своему двойнику. Милая молодая женщина с мягкой персиковой кожей и тонкой девичьей фигуркой сверкнула в ответ белоснежной улыбкой. Разве им — и самой Анжелике, реальной, из плоти и крови, и той эфемерной, что сейчас, лёжа на животе, мечтательно накручивала на тонкий палец пепельный локон, — разве им обеим можно дать их возраст? Максимум — лет тридцать пять, да и то, с натяжкой. И если бы не это недоразумение, выкопанный где-то на нижних ярусах Башни Верховным великовозрастный сын, можно было бы смело скидывать ещё лет десять, никто бы не заподозрил подвоха.

Внезапно пришедшая в голову мысль о сыне прогнала радужное настроение: Анжелика перевернулась на спину и немного раздражённо закусила нижнюю губу. Её двойник сделал то же самое.

Эта досадная неприятность сильно омрачала привычное существование Анжелики: теперь на периферии её жизни постоянно маячил этот невесть откуда-то взявшийся семнадцатилетний мальчишка. Мелькал в квартире, таскался за ней по настойчивой просьбе Верховного на все светские мероприятия, носил её фамилию. Сама Анжелика дорого бы отдала, чтобы это живое напоминание о её реальном возрасте и не самом приятном отрезке жизни не вертелось всё время возле неё, но, увы, тут Ставицкий был непреклонен. Его маниакальная зацикленность на чистоте рода принимала подчас совсем уж карикатурные формы, и, ничего не попишешь, приходилось подчиняться — играть в игру, которую ей навязали.

…Мужчина, лежащий рядом, пошевелился. Протянул руку, попытался привлечь Анжелику к себе.

— Ник, ну всё, всё, я сказала, — она отстранилась. — Хватит на сегодня.

— У меня ещё есть время, — он приподнялся на локте, запустил пальцы в густые тёмные волосы. — Сегодня удачно сложилось. Караева срочно вызвали к Верховному, он не хватится меня ещё как минимум час.

И он снова потянулся к ней, приблизил лицо, собираясь поцеловать.

— Не забывай, милый, что не ты один работаешь. У меня тоже есть дела, уйма дел.

Она шаловливо и легко шлёпнула рукой по его губам, чуть слышно рассмеялась, когда он стал ловить ртом её пальцы. В зазеркалье делали тоже самое: улыбались, переглядывались, дурачились — крепкий, атлетически сложенный мужчина склонялся над смеющейся женщиной, чьи белокурые локоны с изящной небрежностью разметались по подушке, его смуглая кожа оттеняла белоснежную матовость безупречного женского тела. Эта картинка доставляла Анжелике ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Да к чёрту твою уйму, любимая. Я так скучал.

— Я сказала