Уходя, закройте двери - Екатерина Соболь

могу его разрушить? Он больше не мой – но и не Гудвина. Он принадлежит тем, кто живет в нем. Чувства у них настоящие, и этого достаточно. Приступ ярости прошел. Я убрала гнев, горе и печаль обратно в свое сердце и спросила:

– Что случилось с Антоном? Там, в реальности? От чего он умер?

– Я не знаю. Но в какой-то момент решил проверить, как там его невыносимая мамаша, и она его оплакивала.

– Ты… Правда мог привести ее сюда?

– Нет, конечно. Вряд ли кто-то с той стороны может сюда пройти. Кто-то, кроме нас с тобой.

Как это грустно: в том мире мать потеряла Антона, в этом – он потерял ее.

– Послушай, Таня, давай договоримся? – сказал отец, и в его голосе наконец-то была просьба. – Оставь этот мир мне. Он лучшее, что со мной было. Иди и живи своей жизнью – ты добьешься успехов, а я ни в чем тебе не буду мешать. Я давно наладил там торговлю артефактами, у меня есть деньги, много. Клянусь, я отдам их тебе.

Я вспомнила, как в феврале торговалась со Стражей за премию, и сжала зубы. Избавиться от отца я никогда не смогу, потому что мы похожи. Все, чему я училась у него до пяти лет, стало мной. Голоса, которыми говорили с нами когда-то, постепенно становятся нашим собственным голосом.

– …Подстрою так, чтобы ты думала, будто выиграла в лотерею. Купишь новую квартиру, да что угодно. Я все тебе компенсирую.

«Компенсируй мою сломанную жизнь, скотина», – подумала я. И вдруг почувствовала облегчение. Мне всегда казалось, что никто не полюбит меня, если я не буду полезной. Но если наши представления о себе – отголоски того, что мы узнали о себе детьми, то вот она, правда. Мой отец не любил меня. И Еву, и маму. Наверное, он просто не способен любить по-настоящему. Я могу стать самой полезной на свете, но этого не изменить.

Я подумала об Антоне, о Вадике и Белле. О том, какими встретила их пятнадцать лет назад, о том, какие они сейчас. Белла спросила, все ли у меня хорошо, даже когда ее мать лежала на носилках. Антон поделился с Вадиком жвачкой, хотя Вадик тогда никому не нравился. Доброта – это суперсила, которой никто не замечает. И даже в мире, где все должны быть счастливы, мой отец не способен быть добр ко мне. Его рука тянется к карману, где лежит снежинка.

И тогда я поняла главное. В этой мысли не было триумфа, только грусть.

– Я создала этот мир, чтобы сбежать от тебя, – прошептала я сквозь сжатое горло. – А потом сама разрешила тебе прийти сюда.

Разрешила. Вот оно, главное слово, вот где ошибка: я воспринимала отца как властелина этого мира. Но властелином был не он. Я дала ему власть над этим местом. А значит, я могу и…

– Я забираю у тебя власть, папа. Ты больше не сможешь закрывать двери. Открывать замки. Что бы еще ты ни мог здесь, я отнимаю у тебя это право.

– Не смеши.

– Это мой мир, – еле слышно проговорила я. – И я лишаю тебя власти над ним.

Прямо перед отцом из воздуха проступила сияющая голубая дверь – и сразу открылась настежь. Мне и пальцем не пришлось для этого шевельнуть. Моего желания было достаточно.

Отец зло потянулся к ручке двери, чтобы захлопнуть ее. Его рука прошла сквозь сияние, как проходили сквозь него руки всех остальных. Никто не может коснуться двери как настоящего, плотного предмета. Никто, кроме меня и него. Ну, теперь – кроме меня. Отец все щупал раму двери, не веря, что больше не может ее коснуться, но это было все равно что трогать проекцию на световом шоу. Никаких артефактов эта дверь не предлагала, только приглашала проваливать. Лицо у отца застыло – лицо дельца, который лихорадочно пытается продумать следующий ход.

– Дверь вернет тебя домой, в обычный мир, – глухо проговорила я, не приближаясь к нему. – Уходи.

Отец тяжело дышал. Нас по-прежнему разделяли метров двадцать, и по моему взгляду он понял: я не дам ему их пересечь. И тогда он посмотрел на меня как на врага.

– Думаешь, ты лучше меня? Ну не знаю. Ты опять сбежала из дома без спроса, прямо как в тот день. Годы идут, а ты все так же думаешь только о себе, да? Ты уверена, что время в реальном мире не движется, пока ты здесь?

Он говорил со мной как с тем, кого надо одолеть, обхитрить, а не как с тем человеком, который любит его – или хотя бы когда-то любил. Он говорил со мной, стараясь задеть больнее. Такая власть у него еще осталась.

– В прошлый раз я дал Антону уникальный артефакт, – продолжил отец. – Я позаботился о тебе, вернул тебя, как Элли в Канзас. Пожалел и тебя, и Еву. Хотел, чтобы у вас все было хорошо, а ты и этого не оценила. Я уступил тебе настоящую драгоценность, чтобы ты вернулась домой без потери реального времени. Но в остальных случаях, когда переходишь из одного мира в другой, время в каждом из них продолжает идти как обычно.

Врага можно одолеть и словами. Я сипло втянула воздух. То, чего я боялась, когда попала сюда зимой, произошло теперь, когда я была к этому не готова. Если отец не врет, если время в реальности продолжает идти как обычно… Я пропала из дома на два дня, и где-то там, в настоящем мире, Ева в ужасе. У меня внутри все заболело. О нет.

– Хочешь, чтобы я ушел? Я ухожу. Играй со своими игрушками сама. Но ты у нас такая хорошая, такая праведная. Обижена, что я ушел в тот день, что ухватился за шанс на новую жизнь. – Отец криво усмехнулся и чуть качнулся мне навстречу. – Ты сделала то же самое.

И с этими словами он шагнул в голубое сияние. В главном зале Стражи осталась только я – и мерцающая голубая дверь. На секунду мне захотелось войти в нее, помчаться домой, сказать Еве, как мне жаль. Нет, не сейчас. Я закрыла дверь, и она исчезла. Даже разбитое сердце моей сестры не важнее, чем жизни тех, кто пришел в это здание, чтобы защитить меня. Сто пятьдесят человек против троих. Не знаю, хватит ли у меня силы спасти их, если они… Я отчаянно прислушалась. Ни звука, будто здание вымерло.

Как мне найти Антона? Где в здании худшее место, чтобы прятаться? Эта мысль успела обжечь