Темный Лорд Устал. Книга I - Тимофей Афаэль

Она была яркой по своей сути. От Дарины исходила аура тепла, искренности и какой-то наивной, упрямой веры в добро. Эта аура была настолько чистой, что казалась почти неуместной в этом мире, и уж тем более — в моем саду, где все было подчинено логике. Она была как полевой цветок, случайно проросший посреди стерильной лаборатории.

Дарина остановилась в нескольких шагах от меня, и я увидел в ее глазах боль и тревогу. Она смотрела на меня не как на могущественное существо или врага, а как на больного друга.

— Калев? — ее голос был тихим, но твердым.

Я молча указал на кресло напротив. Она села, не сводя с меня глаз.

— Я пришла, как только услышала… — начала она, и я видел, как ей трудно подбирать слова. — Слухи. О дуэли. О том, что случилось с господином Шульгиным на балу. Я… я не поверила. Я знаю тебя, Калев. Ты бы никогда так не поступил. Ты был самым добрым человеком, которого я знала. Ты и мухи никогда не обидел.

Я слушал ее, и мой разум с отстраненным любопытством ученого анализировал ее. Идеалистка. «Светлый» целитель, как подсказала мне остаточная память этого тела. Существо, которое смотрит на мир через розовые очки и верит в добро, справедливость и прочую чепуху.

«Какая редкая и нежизнеспособная форма жизни, Ваше Темнейшество, — прозвенел в моей голове голос феи. — Удивительно, как она до сих пор не вымерла».

— То, что они рассказывают… эта жестокость, это хладнокровие… это не ты, — продолжала она, ее голос дрожал. — Я знаю, что с тобой что-то случилось. Тебя прокляли? Или… или в тебе сидит кто-то другой?

Я усмехнулся. Как ни странно, эта наивная девочка оказалась проницательнее всех этих «гениев» из ФСМБ и кланов вместе взятых.

— Допустим, — произнес я ровным голосом. — И что с того?

Она опешила от моего спокойного тона.

— Что значит «что с того»⁈ Если ты в беде, я должна помочь! Я могу…

— Помочь? — прервал я ее. — Хорошо. Давай разберем факты. Ты говоришь о дуэли. Молодой аристократ по имени Дмитрий Орлов пытался меня унизить, а затем — убить, используя громкое и нестабильное заклинание. Я отразил его атаку. Эффективно. В чем здесь проблема?

— Но то, как ты это сделал! — воскликнула она, ее голос дрожал от смеси ужаса и негодования. — Эта жестокость… эта ненужная, показная жестокость!

Я посмотрел на нее так, как смотрел бы на ребенка, который пытается объяснить мне законы термодинамики с помощью сказки про злого дракона.

— Это не было жестокостью, — поправил я ее ровным, почти отеческим тоном. — А оптимальное решение проблемы. Он создавал шум. Я устранил источник шума. Все просто. Жестокость — это эмоция, а я не испытывал ничего, кроме легкой досады. Это была не более чем санитарная процедура.

Ее глаза расширились. Она не понимала. Конечно, не понимала. Ее примитивный мозг, привыкший оперировать категориями «добра» и «зла», не мог воспринять простую, холодную, как лед, логику эффективности. Она видела драму, а я — лишь решение уравнения.

— А господин Шульгин? — прошептала она, ее голос был едва слышен. — То, что ты заставил его сделать… на глазах у всех… Это… это было унижение!

— Он был препятствием, — пожал я плечами, словно мы обсуждали камень на дороге. — Препятствием на пути к моей цели. Я убрал препятствие. Быстро. Наглядно. Чтобы другим неповадно было. Я сэкономил себе массу времени и сил в будущем. Это было прагматично.

— Прагматично⁈ — она вскочила на ноги, ее светлая аура замерцала от возмущения. — Калев, которого я знала, никогда бы не унизил человека ради прагматизма! Он бы нашел другой путь! Он бы поговорил, попытался убедить!

Между нами выросла стена. Невидимая, но абсолютно непробиваемая. Стена из ее идеализма и моего прагматизма. Она смотрела на меня, и я видел, как в ее глазах рушится образ ее друга детства. Она отчаянно пыталась найти в моем лице хоть что-то знакомое, хоть тень того доброго, неуверенного в себе мальчика, которого она когда-то знала.

— Нет… — прошептала она, снова опускаясь на стул. — Настоящий Калев никогда бы так не сказал.

— Настоящий Калев сейчас лежал бы в грязи с пробитой грудью на той арене, — отрезал я. — А разговоры — это неэффективно. Это трата времени и энергии, которой у меня нет. Я предпочитаю решать проблемы, а не обсуждать их.

Она смотрела на меня с отчаянием, и я видел, как в ее глазах рождается новая, упрямая решимость. Она не собиралась сдаваться. Орлова была целителем, и она видела перед собой «больного». Ее вера в то, что ее друг одержим, что его нужно спасти от меня, только что стала абсолютной.

Ее страх и растерянность исчезли, сменившись фанатичным огнем в глазах. Она смотрела не на меня, а сквозь меня, на ту «темную сущность», которую она себе вообразила.

— Я не знаю, кто ты, — произнесла она тихо, но ее голос был тверд как сталь. — Я не знаю, что ты сделал с Калевом, но я клянусь, я найду способ изгнать тебя. Я верну его. Чего бы мне это ни стоило.

С этими словами она развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь из моего сада, оставляя за собой звенящую тишину.

Я же видел в ней лишь очередную помеху. Нового, непредсказуемого и очень, очень раздражающего источника шума, который лез не в свое дело.

* * *

Дарина

Она уходила. Ноги сами несли ее по идеальным дорожкам этого чужого, пугающего сада. Она не плакала, не кричала и не чувствовала себя сломленной, как те напыщенные повара или униженные аристократы, о которых шептался весь город.

Наоборот.

Ее спина была прямой, как натянутая струна, а в ее душе, на выжженном поле разочарования и боли, разгорался огонь упрямой, наивной, но несгибаемой решимости целителя, который только что поставил своему пациенту самый страшный диагноз.

Она не поверила ему, не приняла его новую реальность. Ее разум, ее душа, все ее существо отказывалось принимать, что тот добрый, застенчивый мальчик, которого она знала, мог превратиться в это… существо.

Вместо этого ее идеалистический, но тренированный на борьбе с тьмой мозг нашел для себя единственное логичное объяснение.