Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

— Доберитесь, Борис Андреевич, — засмеялась Наташа, и остальные радостно и одобрительно загудели.

* * *

За стеклянными дверями административного сектора начинался пятачок охраны. Стандартная будка КПП, несколько турникетов, перегораживающих путь к лестнице наверх, громоздкая железная арка — такие арки уже давно нигде не работали, но их не демонтировали, закрыли щитами, не сильно эстетично, но по-другому не получалось.

Майор Бублик первым приблизился к КПП и почти сразу, — Борис не успел заметить, как, — сделал какой-то знак рукой, и соколики резко вскинули автоматы, взяли их со Славой в кольцо, от чего-то или от кого-то заслонив.

— Опустите оружие, майор, и солдатам своим скажите, — за широкими спинами соколиков Борис не мог видеть говорившего, но голос был ему знаком. — Вы окружены. Нас вдвое больше, вы же не хотите напрасной бойни. А за дверью люди, могут пострадать.

— Опустить оружие, — майор, подчиняясь, глухо отдал приказ.

Солдаты нехотя опустили автоматы, расступились.

— Борис Андреевич? Ну надо же. Какая неожиданная встреча, — на худом, резко очерченном лице человека, который стоял, не делая никакой попытки приблизиться, и смотрел на Бориса в упор, зазмеилась неприятная полуухмылка-полулуыбка. — С того света к нам не иначе пожаловали?

— Угадали. С того света, — Борис пожал плечами. — Вы, как всегда, очень проницательны, Всеволод Ильич.

Глава 17. Островский

Конечно, по уму стоило всё доложить генералу и передать арестованных в ведомство Караева. Так предписывал устав. А устав полковник Островский чтил, справедливо считая, что армия без порядка и субординации — не армия, а бандитская шайка. И тем не менее, возможно, в первый раз за долгие годы службы Всеволод Ильич пошёл на сознательное нарушение, потому что устав уставом, но есть ещё и справедливость — высшая справедливость, которая стоит над всеми человеческими законами, инструкциями и правилами. И то, что именно он, Островский, раскрыл и предотвратил диверсию, возглавляемую не кем-то, а самим Литвиновым, и было проявлением той самой справедливости. Как говорится, кто начал, тому и заканчивать.

Впрочем, для очистки совести и, будучи не в силах противиться въевшемуся в мозг привычному порядку, полковник всё-таки предпринял кое-какие действия. Для начала позвонил Рябинину и, услышав знакомый голос Селятина, попытался доложить по всей форме.

— Да брось, Сева, — когда рядом никого не было, Селятин переходил на родственный тон, имел право, потому как доводился полковнику шурином, и, хотя Островский на службе фамильярности не одобрял, тут даже обрадовался. — Дрыхнет генерал наш. Почитай литр с утра в себя влил.

— Тогда, как проснётся, доложи ему… хотя нет. Лучше дай мне знать.

Потом, помедлив, Островский набрал номер приёмной Караева, поднёс трубку к уху и долго с каким-то мрачным удовлетворением слушал длинные гудки. Когда начальником следственно-розыскного управления был он сам, о том, чтобы приёмная посреди рабочего дня пустовала, и помыслить было страшно. Тот же Жданов, который «перешёл по наследству» Караеву, скорее самолично бы застрелился, чем покинул свой пост без разрешения, к тому же не оставив никого вместо себя, а тут — пожалуйста. Полковник выждал ещё где-то полминуты и, положив трубку, вскинул глаза на адъютанта, вытянувшегося по стойке смирно в ожидании приказа. Тот, как только на него упал взгляд командира, ожил и бойко отрапортовал:

— Майор Бублик с солдатами отправлен в КПЗ, Дорохов помещён в отдельную камеру, а Литвинова сопроводили в следственный изолятор согласно вашему распоряжению.

— Пойдём.

Островский встал, одёрнул безупречно сидящий на его сухой подтянутой фигуре китель, поправил светлые волосы, словно он шёл не на допрос к задержанному, а на первое, долгожданное свидание. Хотя в какой-то степени так и было. Вряд ли хоть один человек на земле ждал кого-либо с таким нетерпением, с каким полковник Островский ждал Бориса Литвинова. Особенно, после того, как ему стало известно, что Борис Андреевич выжил.

Тот разговор, что лишил его опоры (ему словно петлю на шею накинули и табуретку из-под ног выбили), состоялся недавно, дней десять назад, сразу же после приказа о переводе полковника Островского в другое подразделение. Приказы Всеволод Ильич обсуждать не привык, но тут не выдержал. Всю ночь не спал, сидел, думал. Милка несколько раз заглядывала к нему в кабинет, укоризненно качала головой, но молча уходила, оставляя его наедине с собой и своими призраками. В квартире висела удушливая тишина, в небольшой детской спали дети, маленький Тимка и Лиля, отцова любимица, в спальне ворочалась Милка, беспокойная душа, которая засыпала, только уткнувшись маленьким курносым носом в его жёсткое плечо, а он всё сидел и смотрел больными, слезящимися глазами на копию приказа, на подпись под ним — круглые, аккуратные буквы, отражающие старательность подписавшего, — смотрел и ждал, что на листе приказа поверх уже выученных наизусть слов проступят другие строчки, которые объяснят ему: как так получилось? Почему?

Утром полковник не выдержал. Пошёл в генеральскую приёмную и потребовал встречи.

Юра сидел за столом в роскошном кресле, небрежно развалившись, но при этом нервно барабаня толстыми пальцами по деревянным полированным подлокотникам — эта лёгкая нервозность не осталась незамеченной для Островского. Они были в кабинете одни. Селятин, видимо, смекнув, зачем полковник появился здесь, остался за дверями, в приёмной, и Островский мог быть уверен, что его родственник именно сейчас никого к генералу не допустит. Юра это тоже понимал, на красном одутловатом лице отразилась некоторая растерянность, и пальцы забарабанили с удвоенной силой.

— Как это понимать? — Островский положил перед Юрой копию приказа, припечатав её широкой пятернёй. — Может, объяснишь?

Наедине и в память о былой дружбе полковник позволил себе нарушение устава, обратившись к Юре на «ты».

— А что я должен объяснять? — Юра наконец прервал свою барабанную дробь, вцепился в приказ обеими руками. — Тебя ж не в солдаты разжаловали. Перебросили руководить другим подразделением, сам знаешь, Кузянин в отставку ушёл.

— При чём тут Кузянин, Юра? У него зам толковый, майор Саркисян. Его сам бог велел на место старого полковника ставить. Я же в патрульно-постовой службе ни черта не смыслю. И потом ты не хуже меня понимаешь, что для меня значит моё подразделение. Я с самых низов его прошёл, каждую мелочь знаю. А ты туда Караева назначаешь. Не кого-то. Караева!

Рябинин оторвался от приказа. В его по-детски голубых глазах плавала муть, он шумно выдохнул, обдавая полковника перегаром.

— А вот кого надо, того и назначаю. Не твоего ума дело!

— Не моего, значит, — Островский едва сдерживался. —