Красный вервольф - Рафаэль Дамиров

Ознакомительный фрагментразвел руками. Вовремя сообразил, что прежде чем топать в логово партизан, надо бы избавиться от содержимого своих карманов. Фиг с ними с берцами и камуфляжем, тут хоть отболтаться можно. А винтовка у меня так и вовсе как родная в этом времени смотрится. Но вот «Ксиоми», даже со сдохшим аккумулятором, вейп с плещущимися там остатками жижи (его я все-таки подобрал после того как зашвырнул вчера в кусты, жаба задавила выбрасывать), китайский мультитул и прочие рассованные по карманам мелочи, привычные для века двадцать первого, в веке двадцатом вызовут вопросики. Я бы даже сказал, ВОПРОСИЩИ.

Я присел за здоровенным выворотнем и выгреб все из своих карманов. Криво ухмыльнулся, покрутил в пальцах сверхтонкий дюрекс. Выглянул в щель между корнями. Наташа деликатно стояла ко мне спиной. Чтобы не заставлять ее долго ждать, я зубами надорвал упаковку презерватива, спихал в скользкий от смазки мешочек все свои компрометирующие мелочи. Секунду подумал и добавил туда же туго скрученный рулончик рейхсмарок, который я незаметно сунул себе в карман, когда Ганса обыскивал. И часы на цепочке из его же кармана. И тогда рассмотреть не успел, и сейчас особенно было некогда. Уместил все это богатство в ямку, прикрыл сверху куском дерна, швырнул горсть прошлогодних листьев. Медленно огляделся, мысленно фотографируя ориентиры. Приметный камень с отколотым краем. Гриб на дереве двойной, красноватый. Косо упавшая сосна с обгорелым стволом. Есть, запомнил. При необходимости отыщу свои сокровища, как два пальца об асфальт…

Я вернулся к Наташе, деловито поддергивая штаны.

— Ну что, двинулись?

Наташа шла по лесу уверенно. Я двигался за ней след в след, наблюдая, как она гибко уворачивается от веток, как ставит ноги в кирзовых сапогах четко в те места, где ничего не может хрустнуть или провалиться. Пока фашистов обыскивали, она даже как-то успела привести себя в порядок. Безжалостно растерзанная рубашка, которая еще полчаса назад смотрелась сущими лохмотьями, снова приобрела относительно приличный вид, была застегнута на чудом сохранившиеся пуговицы, а сверху еще прикрыта кофтой, которую я сначала даже на ней не заметил. Впрочем, я тогда был занят тем, что пялился на ее голую грудь, я и парадный мундир марсианской морской пехоты бы не заметил. И волосы растрепанные причесала. Теперь они были скручены аккуратным узлом на затылке. Гребешок у кого-то из фрицев подрезала, наверное. Или свой был.

Девушка вдруг замерла и подняла правую руку. Она напряженно прислушивалась, а я опять залюбовался ее профилем. Ммм, эта выбившаяся прядь волос над розовым ушком… У меня даже сердце чаще забилось.

Она бросила на меня взгляд через плечо, и ее губы тронула легкая улыбка.

Я сделал шаг к ней поближе.

— Что там? — прошептал я ей на ухо, мимоходом коснувшись плеча. Я ничего подозрительного не слышал. Пичужки беспечно щебечут, в траве стрекочут кузнечики.

Она снова стрельнула в меня веселым взглядом, потом сжала ладонью мой локоть. Молчи, мол.

Приложила руку к губам и издала пронзительный птичий крик. Потом ее губы зашевелились, будто она считала до пяти. Повторила трель. Снова пауза. И еще раз.

Появился он не то чтобы внезапно. Наверное, кто другой бы не заметил, но у меня взгляд тренированный, так что перемещение кучи веток и травы я сразу засек.

— Наташка! Живая! — дозорный стащил с головы шапку, утыканную пожухшими уже ветками и порывисто обнял девушку. — А Степка сказал, что тебя того… Повязали… А это кто еще такой пятнистый? Ненашенское лицо какое-то…

— Это Саша, он меня у фрицев отбил, — Наташа торопливо освободилась от его объятий и глянула на меня. Сначала на камуфляж, потом на ботинки. На ботинках взгляд ее задержался надолго… — Степка вернулся, значит? Девчонок привел?

— А мы сегодня свиньей разжились, так что ужин будет барский! — гордо заявил дозорный. — А может этому Саше все-таки глаза-то завязать? Иваныч ругаться будет…

— Он троих фрицев убил! — огрызнулась Наташа и посмотрела на меня как будто виновато.

— А ежели он для отвода глаз только? — дозорный подозрительно прищурился и осмотрел меня с ног до головы. А я его, соответственно. Пожилой уже дядька, под полтос ему, пожалуй. Впалые щеки покрыты пегой щетиной, пальцы на правой руке желтые, курит много, видать. Махорку или беломор какой-нибудь. Такого типуса легче всего представить где-нибудь на завалинке возле сельпо в райцентре. Но винтовку держит уверенно. И взгляд цепкий, а не мутный, как у какого-нибудь деревенского синюгана.

— Ежели он расположение наше потом фрицам сдаст, а? — напирал он.

— Да что ты такое говоришь вообще?! — Наташа нахмурилась. На меня она больше не смотрела, на щеках заиграл румянец. Или злится, или стыдно ей за недоверие этого хмыря.

— Больно ты доверчивая, Наташка! — он погрозил ей пальцем и зыркнул в мою сторону.

— Зато ты такой бдительный, аж тошно! — фыркнула Наташка. — Фрицы все еще под Ольховкой стоят?

— Утром манатки собрали и уехали, — бодро отозвался мужик.

— И танк?

— И танк.

Повисло молчание. Наташа сверлила взглядом ни в чем не повинную елку, партизан-селянин сосредоточенно сопел и нежно поглаживал пальцами свою «мосинку».

— Правила есть правила, — сказал я с демонстративным добродушием. — Валяйте, завязывайте мне глаза. Не те времена нынче, чтобы первому встречному доверять!

— Вот это ты молодец, вот это дело! — партизан сразу засуетился и потащил из кармана сероватый платок. Вместе с тканью из кармана посыпалась табачная крошка и какой-то прочий мелкий мусор. «Фу…» — подумал я. Но виду не показал. Старательно корчил лицо добродушного, но не очень умного парня. Улыбался, руки в стороны разводил, ладони демонстрируя. Глазами хлопал простодушно. Приемчики примитивные, но вполне работают даже на тех, кто знает, что никакой я не пентюх с сельских выселок. Психология, мать ее ети. Даже самый бдительный хрен поневоле расслабится. Правда, по этой методичке много кто воспитывался, так что не думаю, что этот номер прокатит, когда меня начнут с пристрастием расспрашивать о том, кто я такой, откуда взялся и что это за ботинки такие нацепил, и где взял.

Тьфу ты, бл*яха, дались мне эти ботинки… Можно подумать, у меня кроме ботинок докопаться не до чего. Если до трусов разденут, то что? Врать им, что мне мама на трусах имя вышивала, чтобы в школе чужое белье не натянул в раздевалке? Что на самом деле меня Кельвин Кляйн зовут, или что там за лейбл у меня на трусах и майке?

— А звать-то тебя как, дядя? — спросил я, глядя как партизан деловито складывает мятую тряпочку удобной для завязывания глаз полосой. Чуть на заржал над его ответственным лицом, мировую проблему решает мужик,