Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

— И что нужно делать?

Надо же, какое искреннее любопытство. Хотя вот платочек достаёт и к лицу прижимает. Пахнет от станка своеобразно.

— Достать, само собой. Эй ты, лезь, — тросточка нового управляющего толкнула меня в плечо. И вот немалых сил стоило удержаться, не перехватить её.

Спокойно.

Всё одно ведь собирался камень доставать. Вот и поднимаюсь, переваливаюсь через край, находя махонькую приступочку, которую оставили изнутри как раз для таких случаев. Ну и ещё когда машину моют, тоже пригождается. Но это по словам Филимона происходит редко. Сама приступка не сказать, чтоб надёжная, даже под моим весом скрипит, и ноги на ней едва вмещаются, а Метелька уже подаёт крюк. Машина разогрета и металл ручки, за которую по задумке конструктора надо придерживаться, обжигает ладони. Терплю. Камень получается зацепить на сразу. Он, поганец, крепко застрял между валов, и крюк то и дело соскальзывает.

— Вот о чём я вам говорил, — новый управляющий снова тычет в спину. — Это просто наглядная демонстрация того, как бездарно…

Камень грохочет, перебивая вдохновленную речь.

А я подхватываю его и выбираюсь. С облегчением.

— … время. Вместо того, чтобы просто поставить машину на временную паузу, они полностью отключают её от питающих систем, стравливают давление внутри системы. И теперь на восстановление необходимого для работы…

Я кидаю камень в ящик, который стоит тут же. Булыжники тоже пойдут в переработку, но машины для них нужны другие.

— Это не прихоть. Это вопрос безопасности, — Прокофьев всё же не выдержал. — К сожалению, практика показывает, что обычного ступора недостаточно. Иногда он просто не срабатывает, и машина начинает работу. Если в это время внутри находится человек, то…

Он выразительно замолчал, позволяя самим додумать.

А Мишка рассказывал ведь.

Он вообще был против, чтобы мы сюда устраивались. Мол, неполезное это место для детского здоровья. Хотя как раз с точки зрения местных мы детьми уже не были. По документам четырнадцать исполнилось? Стало быть, работаем по взрослому разряду.

Правда, с урезанною платой[1].

— Просто нужно внимательней быть. И расторопней, — эффективный менеджер скривился. — Такие простои резко снижают производительность. При высокой степени неоднородности сырья некоторые машины простаивают половину срока. А временами работники действительно подкидывают камни, устраивая себе таким образом отдых…

А по Воротынцеву и не понять, чего он думает. Он вообще кажется несколько растерянным.

Я же отпускаю рычаги, и машина, вздохнув, свистнув — что-то не ладилось в магическо-паровых внутренностях её — снова выплёвывает облачко пыли. Огромные валы начинают движение, пусть медленное, сонное, но ножи-зубья перемалывают огромную кость, торчавшую изнутри. И мы с Метелькой, подхвативши очередной мешок, вытряхиваем содержимое его.

— Выглядит очень… опасно, — Воротынцев поёжился. — И я понимаю ваши резоны, однако мы должны быть готовы, что новоучреждённое Министерство Труда…

Ага, про эту инициативу на фабрике тоже наслышаны. Только как-то не особо в неё верят. Вот в батюшку-царя, который не знает, как проклятые эксплуататоры-капиталисты рабочих притесняют, верят. А в новое министерство и регламенты всякие — не особо.

— … и привлекать внимание излишним травматизомом…

К нам все резко теряют интерес. На фабрике много иных занятных механизмов, которые надо показать новому хозяину. И процессия удаляется.

— Фух, — Метелька смахнул пот и, прижав ладонь к боковине, заметил. — Надо бы в охладители воды долить, а то выпарило.

Это тоже наша работа.

— Сколько осталось?

— Ведра два, — он заглянул в бочку. — Не хватит. Придётся водовозов кликать. Митрич опять ругаться станет. Может, того… погодить?

Машина явно требовала ремонта или хотя бы регулировки, потому как положенной на смену бочки воды нам давно уже не хватало. Но и оставлять так, как есть, это нарываться. В лучшем случае — встанет, а нас обвинят в поломке, навесивши штрафы. В худшем вовсе рванёт. И тут до штрафов можно не дожить.

Нет, и это меня называли капиталистом?

Да я по сравнению со здешними дельцами был заботлив, аки отец родной.

— Иди, — я поднял очередной мешок. Плечи уже ныли, мышцы опять к вечеру задеревенеют. — Сегодня, глядишь, и не будет.

Нет, надо что-то делать.

Это в теории выглядело просто. Устроиться на завод. Отыскать революционеров. Выйти через них на других, которые с артефактами завязаны, а там уже по ситуации. Вот только оказалось, что тут, на заводе, революционеры, если и есть, то о себе заявить не спешат. На лбу-то у них партийная принадлежность не проставлена. А разговоры… ну, начальство везде ругают. И правительство. И на жизнь жалуются. Стоило ж самим про революцию заикнуться, так мигом с нами вовсе говорить перестали.

На всякий случай.

После того взрыва в Зимнем Третье отделение крепко взялось изводить не то, что революцию, но и всякое инакомыслие. Вот и изводили.

По сей день.

К Митричу Метелька сходил.

И воды доставили. И в целом остаток смены прошёл обыкновенно. Разве что с каждым выброшенным в зев машины мешком крепло желание сбежать.

Знать бы куда.

Из проходной мы вывалились и хотелось бы сказать, что глотнули свежего воздуха, так ведь ни хрена подобного. Воздух за день настоялся, напитался, подкормился фабричными дымами. И потому ночь здешняя уже отливала желтизною, впрочем, как и остатки снега.

— Сав, а Сав, — Метелька сунул руки в карманы. — Как-то оно всё… не так. Может, пошли пожрём куда?

— Пошли, — согласился я.

Проблема ведь даже не в сменах этих. И не в том, что на нас, молодых и рьяных, идеально подходящих под портрет потенциального революционера, эти самые революционеры выходить не торопились. Проблема в том, что с этой отупляющей работой ни на что другое сил не остаётся.

Завод.

Отдых.

Война с бабкой, которая всё норовит сэкономить. И снова завод. А в единственный выходной хочется сдохнуть. Но вместо этого приходится причёсываться и идти в церковь, ибо за моральным обликом трудящихся если не следят, то всяко приглядывают. Митрич вон на входе стоит, почти как на проходной. И раз-другой глаза на неявку закроет, а на третий штраф влепит.[2]

Или паче того объявит безбожником.

Почти клеймо.

Потом же собираться и в гости, ибо если не явишься, Танька в волнение придёт. С неё станется самолично заявиться, проверять, что ж этакого приключилось.

В общем, как-то оно всё не по плану.

И не хотелось не то, что мести, ничего не хотелось, просто упасть и выспаться, наконец.

В корчме было темно