Исцеление водой - Софи Макинтош

Рассказывает о Лайе, что тогда камнем сидела у нее в животе, оттягивая тело вниз. О туго спеленутой Грейс, похожей на белый сверток. О Скай, чье появление пока даже представить было невозможно, и тем не менее она уже тогда присутствовала в нас двоих, родившихся на свет намного раньше. Она существовала в раскинувшейся над головами россыпи звезд или уже сидела в родительских сердцах, подобно крохотному семечку.

Кинг правил лодкой, выглядывая по сторонам возможные опасности, а мать держала в руках Грейс, неся на себе бремя ответственности за две маленькие жизни. Сзади была привязана еще одна лодка, низко проседавшая бортами и едва не перегруженная пожитками пополам с надеждой. Ни мама, ни Кинг не оглядывались назад, поверх бурно ходящих волн, – туда, где оставленный нами мир постепенно сжимался до еле заметной полоски на горизонте, этакого размытого мазка из света и дыма. Это был обетованный край, как ныне рассказывает нам мать. Место, которое она с самого начала почувствовала своим.

Грейс

Погружение в воду разных частей тела дает разный эффект. Равно как и разная температура. Для ладоней и стоп, где концентрируется энергия, применяется ведерко со льдом. Самое важное для нас – избавиться от чрезмерного жара чувств. Естественно, это очень холодно, и мне такое прописывают редко. «Ледяная рыбка» – таково придуманное тобой для меня прозвище. Бывшее мое прозвище.

У Лайи выдается скверный день – она плачет, не переставая, и даже не пытается это скрывать. Наоборот, еще и сидит у меня в постели, несмотря на то, что для меня ее присутствие совсем нежеланно.

– Ты мне тут воздух отравляешь, – раздраженно говорю ей.

– Отстань! – бросает она в ответ, сгребая вокруг ног в кучу стеганое одеяло.

Сегодня очень жаркий солнечный день. Мне видна каждая пылинка, кружащаяся в полосе яркого света на фоне цветочных обоев. Щеки у Лайи чересчур уже горят. Она у нас очень возбудимая. И всегда невероятно упрямая.

Мать наполняет доверху ведерко – наполовину льдом, наполовину водой. Мы все четверо собираемся у нее в спальне. Судя по одежде, мама нынче не в духе: на ней старая серая футболка Кинга и легинсы, продравшиеся на коленках. Мы же, сестры, все в ночных рубашках – сегодня мы даже не потрудились переодеться. Лайя по-прежнему в слезах. Она сама вызывается первой погрузить руки в ведро. Ей хочется почувствовать себя лучше. На миг я даже этим тронута.

– Умница, – тихо бормочет мама.

Она крепко удерживает запястья Лайи, в то время как сестра закрывает глаза и отчаянно морщится.

Скай гулко постукивает ладонями по бело-голубому мозаичному полу, не отрывая глаз от лица Лайи. Ее движения становятся все быстрее и быстрее.

– Прекрати, Скай, – велит мать.

Слышно, как Лайя ворочает кистями в ведре, пошевеливая лед, и оттуда доносится глухой невнятный звук. Я наблюдаю, как краска постепенно сходит с ее лица. Воздух в комнате неподвижно жаркий, как в теплице. На подоконнике лежат уже буреющие листья цветов. Мы постоянно приносим в дом цветы и тут же о них забываем, неспособные заботиться о чем-либо, кроме самих себя.

Чуть позже я отправляюсь к бассейну вместе со Скай. Собственное тело для нее ничуть не тяжесть, и я даже проникаюсь завистью. Она лежит у бассейна, расслабленно положив руки по бокам, и лицо у нее прикрыто солнцезащитными очками, что ты привез с большой земли. Кожа у Скай очень ровная и тугая, не выпирает пупырышками, как у меня. И внутри нее не прячется ничего сокровенного – ничего, что шевелилось бы туда-сюда. Когда я опускаюсь рядом с ней, Скай сразу же обнимает меня рукой, и я нисколько не противлюсь. Прикосновение у нее легкое, совершенно бездумное. Когда же Лайя, бывает, меня крепко обхватит, то это мучение, кажется, для нас обеих.

Удивительно, что мама до сих пор не появилась. Обычно, если мы с сестрами оказываемся возле бассейна, она никак не может оставить нас одних. Сама она в воду не заходит, но неизменно располагается рядом на шезлонге, усталая и безразличная, вся блестящая от масла для загара, которым нам не разрешается пользоваться. Когда мы идем плавать, мать придвигается как можно ближе к воде, разве что ее не касаясь. Нам от нее и там не ускользнуть, не скрыться.

Сняв солнечные очки, Скай встает на ноги.

– Смотри, чему я научилась.

Она проходит на самый край небольшого трамплина для прыжков и, встретившись со мною взглядом, ждет, когда я одобрительно кивну, после чего высоко подбрасывает себя в воздух. Сделав кувырок, Скай аккуратно уходит в воду. От меня она ждет лишь восхищения – и я с удовольствием ею восхищаюсь, потому что если этот мир вообще кому-нибудь принадлежит, то только Скай.

– Отличный прыжок! – хвалю я ее.

Плюхнувшись обратно рядом со мной, Скай с угрюмым сопением разглядывает венозную сетку на моей ноге. За те двенадцать лет, что нас с ней разделяют, тело изрядно успевает испытать и многое себе заработать. Так, когда я ем, то всякий раз на задней стенке горла, точно приливную отметку, оставляет свой едкий след изжога. При этой мысли по спине бежит холодок, будто говоря мне: «Хватит уже». Уверена, свое взросление Скай воспринимает с зачарованностью и страхом. Она еще только-только успела подрасти.

Скай переворачивается на живот, подставляя солнцу спину. Руки ее сжаты в кулачки – так, как я помню у нее еще с младенчества, когда ее повсюду носили в специально сшитых для нее белых мешочках, точно подарок перед торжественным вручением. И на минуту я чувствую себя счастливой – здесь, рядом с моей сестренкой, чье беспорочное тело напоминает мне о том, что не все на свете напрасно и впустую.

Лайя

Примерно раз в три месяца Кинг отправлялся на оставленную нами большую землю, чтобы закупить продукты и все необходимое. Это всегда было опасное путешествие, требовавшее тщательной подготовки тела, а потому Кинг разработал оригинальный способ дыхания, предполагавший короткие резкие вдохи и долгие выдохи, чтобы как можно дальше отгонять от себя токсичный воздух материка. Когда он упражнялся в этом в танцевальном зале, лицо у него краснело, и мы обреченно присоединялись к этой процедуре в знак солидарности, так же, как он, мерно и тяжело дыша. Снаружи в зал проливался разбитый оконными рамами поток солнца, занавес на сцене бывал раздвинут, являя ее темный мрачный зев. Одной из нас, дочерей, при этом неизменно становилось дурно. А бывало, что и двум, и сразу всем.

Когда подобное случалось, Кинг сразу оживлялся.

– Вот видите? – восклицал он, когда мы обступали упавшую в обморок сестру, брызгая ей на лицо водой. – Теперь понимаете, как быстро вы там вымрете?

В назначенный день он складывал в лодку еду и воду себе для поездки, прихватывая с собой и самодельные обереги, которые мы сами же и придумывали, вышивая крестиком красными и голубыми нитями по основе из старых простыней. Узоры на них были абстрактными и загадочными, и Кинг продавал эти вещицы мужьям и братьям пострадавших женщин на большой земле – тем, что усматривали в наших осоловело однообразных движениях рук проблеск надежды или волшебства.